По прошествии этих двух-трех лет война окончилась мирным договором, подписанным в Нимвегене^{346}. Он был во многом столь же выигрышным для Короля, как и его военные кампании: государь нашел средство разобщить врагов, и, вместо того чтобы стремиться к союзу, как прежде, каждый из них теперь думал лишь о заключении сепаратного мира. Для них это стало роковой ошибкой, никогда дотоле не случавшейся, но они скоро это поняли. Когда Король увидел, что они разъединены, он, как великий политик, не преминул воспользоваться этим благоприятным обстоятельством, и так как во время войны он понял, что его королевство никогда не будет в покое, пока Люксембург остается в руках испанцев^{347}, он потребовал его в возмещение за Аалст^{348}, который по-прежнему удерживал. Его притязания, вопреки утверждению многих, отнюдь не были пустым звуком: он завладел этим городом во время войны, и коль скоро мирный договор предусматривал сохранение за ним всех завоеваний, за исключением особо оговоренных, то поэтому Король и настаивал, что сей город, среди таковых не упомянутый, бесспорно должен принадлежать ему. Вопрос сводился к тому, чтобы он вывел оттуда гарнизон, испанцы же, со своей стороны, требовали, чтобы город был возвращен им немедленно, как только будет освобожден, — однако Король отвечал, что препоручил защиту Аалста его жителям, — из Нимвегенского договора следовало, что именно они оставались его хозяевами. Это затруднение могло преодолеть либо оружие, либо вмешательство английского короля — посредника на переговорах и гаранта мира. Но так как этот государь не вызывал у испанцев доверия, они предпочли назначить уполномоченных, дабы прийти к взаимовыгодному компромиссу. Король, со своей стороны, поступил так же, избрав местом новой ассамблеи город Куртре^{349}, — а когда из переговоров, кроме перепалки, ничего не вышло, осадил Люксембург^{350}. Все ожидали, что после этой враждебной выходки война разгорится еще сильнее, и соседние государи были этим так встревожены, что отрядили послов к обеим враждующим сторонам, а лучше сказать, поручили своим прежним представителям убедить соперников: примирение гораздо выгоднее для обоих. Но никакие усилия успеха не достигли. Король желал обладать либо Аалстом, либо Люксембургом, испанцы же не могли уступить ни того, ни другого: отказываясь от Люксембурга, они закрывали себе путь в Германию, с которой, совсем обессилев, связывали свои надежды, — а отдав Аалст, теряли самый выгодный источник фландрских доходов, ибо этот бальяж^{351} приносил свыше полутора миллионов в год. К тому же Аалст находился на полпути между Гентом и Брюсселем, и его уступка обрекала их печальной участи, точнее сказать — угрожала захватом и им. Король, куда больше желавший получить Люксембург, нежели Аалст, первым заявил испанцам, что уступить его — это и есть наилучший выход, но они не поверили его словам, и ему так и не удалось их убедить. Между тем Люксембург оставался в осаде, и никакими силами нельзя было ее снять. Король же Испании, понимая, что уже не сможет противостоять столь сильному противнику, послал приказ своим войскам избегать стычек, и когда его солдаты встречались с нашими, то, даже имея при себе оружие, дрались палками и кулаками. В дальнейшем, видимо, будет трудно поверить таким вещам, но поскольку не сыщется историка, который о них не упомянет, то не усомнятся даже самые недоверчивые. Если я и говорю обо всем этом, то не потому, что там был, и не из страсти порассуждать о делах, о которых и без меня предостаточно написано; мне ничего не стоило бы умолчать о них, не коснись они моего племянника, — недавно я уже рассказывал о нем: с ним произошла неприятная история, которая наверняка погубила бы его, если бы не помощь добрых друзей.

Он оставил Полк Короля, куда, как уже упоминалось, был мной определен, и поступил в кавалерию, больше его привлекавшую. Отличившись в одном сражении, он был произведен в капитаны, и хотя дяде не к лицу нахваливать племянника, не могу удержаться, чтобы не сказать, что он приобрел известный авторитет в своем полку. Между тем по несчастному стечению обстоятельств ему суждено было утратить уважение — хотя в том, что Люксембург не сдался нам, можно усмотреть разве что случайность, но никак не его вину. Наши войска уже долго держали осаду; тамошний гарнизон стал испытывать нехватку во многом, прежде всего в деньгах, и губернатор^{352}, не имея чем жить, если не получит требуемой суммы, решил послать за ней в Брюссель. Для этого дела он выбрал графа Вальсассину и еще двух офицеров, а для их охраны отрядил капитана Грегуара — старого вояку, знавшего окрестности на двадцать лье кругом. Губернатор нашел возможность тайком выпустить их за ворота, но, мы, имея в городе своих людей, предупреждавших нас обо всем, спустя несколько часов знали не только об отъезде посланцев, но и об их миссии в Брюсселе. Проследить за ними не составило бы труда, но мы удовлетворились тем, что подослали соглядатаев, дабы вовремя узнать об их возвращении. Соглядатаи сослужили нам неплохую службу, и в день, когда лазутчики собрались обратно в город, сумели заранее нас оповестить — мы же бросили на перехват несколько отрядов, одним из которых командовал мой племянник. По милости случая капитан Грегуар угодил именно в его засаду, а так как имел лишь семнадцать человек против шестидесяти, решил отступать. Отступал он в сторону Трира, мой племянник преследовал его и почти настиг, так что капитану со своими людьми пришлось искать защиты в этом городе. Тут же и наш отряд подскакал к воротам, — однако немцы, не расположенные нам помогать, не пустили его внутрь, заявив, что сначала надо спросить разрешения губернатора. Мой племянник тщетно настаивал, угрожая, что Король отомстит за такое вероломство: его заставили ждать добрых полчаса, пока капитан Грегуар и граф Вальсассина обсуждали, как им поступить — оставаться в городе или же уехать. Первое показалось им более надежным — они нашли себе постоялый двор, а углядев на задах потайную дверь, набросали перед ней кучу конского навоза. Когда трирский губернатор удостоверился, что они позаботились о себе, то позволил отворить ворота моему племяннику. Тот, узнав, в какой гостинице остановились испанцы, расположил своих поблизости. Он сам обошел вокруг дома, заметил навозную кучу, о которой я только что сказал, но не увидел дверь и распорядился караулить в других местах. Тем временем Грегуар, желая убедить его, будто беглецы забыли об осторожности, начал громко шуметь в своей комнате, как если бы сильно напился, и даже высунулся из окна со стаканом в руке. Шум продолжался всю ночь, и мой племянник поверил, что испанцы бражничают в гостинице. Но на самом деле вместо них там давно уже были немцы — беглецы же, убрав навоз, ушли через ту самую незаметную дверь. Мой племянник узнал об их уловке лишь поутру; захватив языка, он в ходе расспросов выведал, что они отправились по направлению к Кобленцу^{353}, и помчался следом. Хотя Грегуару удалось уехать далеко вперед, но у его отряда выдохлись лошади и он, боясь быть захваченным, прежде чем попадет в город, укрылся со своими спутниками в часовне у дороги и решил обороняться, если преследователи его обнаружат. Впрочем, судьбе было угодно, чтобы его убежище не было раскрыто; и когда наши промчались мимо, никого не заметив, он посоветовал графу Вальсассине и двум другим офицерам, которые везли деньги, продолжать путь без него. Лучшего совета он дать не мог, поскольку наши люди не слишком полагались на другие отряды, посланные на поиск вражеских курьеров. Граф Вальсассина доверился ему, уехал и целых три дня прятался со своими спутниками в лесу — они оставались бы там и долее, если бы не голод. Поездка их увенчалась успехом; избежав дальнейшего преследования, они провели ночь под защитой двух эскадронов и благополучно прибыли в Люксембург, где нужда в деньгах уже приобрела немыслимую остроту — задержись они еще, губернатор бы не знал, что делать.