— Как же вас угораздило завести дружбу со слугой смерти? — хмыкнула молодая женщина, стараясь отогнать недоброе предчувствие.

— Дружбу — еще во время учебы в военной академии в Нельне, а после мы вместе были на Войне Королевств, леди Аэлин, — пожал плечами данталли.

— Он тоже работал на Рериха? — поинтересовалась охотница. Мальстен хмыкнул.

— Это Вальсбургской Конвенцией не запрещалось. В основном условия данного договора касались данталли. С аггрефьерами предпочитали не связываться, им позволялось воспевать смерть там, где Рорх призовет их. Собственно, в первые годы войны, когда я еще обучался в Нельне, аггрефьер по имени Теодор Гласс обосновался на старом погосте близ нашей академии. Нашлись смельчаки, которые попытались забить его камнями, когда он вышел из леса. Но ни один камень не нашел свою цель…

Аэлин криво улыбнулась.

— Надо думать, ваша работа?

— Моя, — не стал отрицать Мальстен.

— Выходит, вы суеверным не были с малых лет, — скорее констатировала, чем спросила охотница. Данталли неопределенно повел плечами.

— Был, вообще-то. Пока не увидел Тео — затравленного, перепуганного людской агрессией, убегающего обратно в лес. Я понял в тот день, что аггрефьер ведь не выбирает, кем родиться. Мои нити коснулись и его, и, когда неудавшиеся палачи разошлись, я последовал за Теодором к его жилищу. На тот момент он оказался единственным, кому я мог без страха открыть, кто я. А позже… — Мальстен на миг замялся, — когда Колер и его люди захватили Хоттмар, я предложил Тео помочь мне закончить войну. Его, разумеется, больше интересовала перспектива приблизиться к местам сражений, где гибнет множество людей, но и мне помочь он был не против. Он использовал свой дар предвидения, и с его помощью мы знали, куда посылать поддержку, где будет гибнуть больше людей.

Аэлин поморщилась.

— Еще одно существо, которое наслаждается смертью, — буркнула она.

— Едва ли он ею наслаждался, — покачал головой данталли. — Теодор мучительно переносит чужую гибель. Думаете, вопль аггрефьеров проходит бесследно? Вовсе нет, он приносит страдание и им самим. Правда, Тео так и не сумел объяснить мне, какое именно, но это не отменяет того, как вестников беды тянет к смерти.

— И не объясняет эту тягу, — нахмурилась Аэлин.

— Как тягу мотыльков к огню. Они сгорают, но все равно один за другим повторяют ошибку своих сородичей. У аггрефьеров нечто схожее. Отдаленно.

— Вы сочувствуете им, верно? Вестникам беды, — неопределенным тоном спросила охотница. Мальстен хмыкнул.

— А вы сочувствовали жрецам Красного Культа сегодня, разве нет? — он испытующе посмотрел на свою спутницу. — Возможно, дело просто в том, что я от природы буду сочувствовать иным, а вы — людям?

Аэлин покривилась.

— Это не всегда так. То, что вы моими стараниями до сих пор живы — живой тому пример.

Мальстен почтительно кивнул.

— Не смею спорить. Тут вы правы, леди Аэлин, и я благодарен вам за это, — отозвался он.

Не найдясь, что ответить, охотница погрузилась в молчание, понимая, что так и не услышала ответы на два своих вопроса: о расплате данталли и о том, какую судьбу демон-кукольник пророчит Гансу Меррокелю.

Вальсбургский лес, Гинтара.

Восемнадцатый день Матира, год 1489 с.д.п.

Обливаясь липким потом, Ганс Меррокель проклинал себя за плохую физическую форму, о коей не задумывался в течение всей жизни. Спустя три часа активного движения по лесу мужчина почувствовал, что совершенно выдохся. Ноги гудели от быстрой ходьбы, дыхание сбивалось и сипло вырывалось из горящего пересохшего горла. Все его существо приказывало Гансу остановиться и передохнуть, однако страх подсказывал, что провести времени на ходу стоит как можно больше, пока тело попросту не откажется двигаться. Здравый смысл активно спорил с этим убеждением, доказывая, что силы стоит расходовать равномерно, однако ужас возможных пыток Красного Культа гнал вперед, перебивая собою все остальное.

Хотя в Олсаде прежде никогда не случалось показательных казней, Ганс живо представлял себе, как прошла бы расправа над ним — о деяниях Бенедикта Колера и его людей ходили ужасающие слухи по всем уголкам Арреды.

Припустившись еще быстрее, Ганс через четверть часа начал ощущать неприятный гул в ушах, в висках застучало, а дыхание теперь больше походило на рычание раненого зверя. Пот, градом льющийся со лба, заставлял глаза слезиться. Сердце неистово колотилось о ребра, и, казалось, с каждым следующим ударом пробивало себе путь наружу.

Ганс, окончательно обессилев, постарался перейти на шаг, хотя куда сильнее было желание попросту упасть на землю, но в этом случае мужчина понимал, что еще долго не сумеет подняться.

В мыслях Ганс проклинал тот день, когда боги привели Аэлин Дэвери в его трактир. Не будь ее, никакая угроза расправы никогда не нависла бы над ним.

Гул в ушах при замедлении темпа перешел в мерный стук, сбивающий с мысли и рождающий еще бо̀льшую злость.

«… Треклятый шум! Прекратится он когда-нибудь?»

Ледяной ужас, прошивший спину, заставил сердце мужчины с такой силой ударить о ребра, что Ганс невольно схватился за грудь. Тело забилось мелкой дрожью, когда беглый трактирщик осознал, что за шум теперь слышит, и звук этот вовсе не был на деле лишь гулом в голове от долгого бега — то был лошадиный галоп.

«Нет…» — только и успел подумать Ганс. Из пересохшего, как пустынная земля, горла вырвался севший жалобный вскрик, и мужчина на дрожащих ногах бросился вглубь леса, мысленно призывая сумерки сгуститься скорее и укрыть его в своей тени. Ганс взмолился единовременно всем богам Арреды, прося ниспослать ему чудо спасения, однако сегодня боги остались глухи.

Трое конников, на коих, в ужасе оборачиваясь, Ганс без труда увидел яркие красные одеяния, настигали беглеца стремительно, как ураган.

Что-то вдруг ударило Ганса в ногу — прямо под колено — и предательская конечность, взорвавшись болью и почти выбив из глаз сноп искр, подкосилась, заставив своего обладателя повалиться наземь.

«Стрела!» — сокрушенно подумал беглец, пытаясь ползти дальше, отсрочивая свою поимку жалкие доли мгновений.

— Ганс Меррокель! От имени Красного Культа… — донесся откуда-то сверху насмешливый и одновременно строгий, властный голос. Беглец поднял голову, кусая губы, чтобы, если уж не сдержать крик боли, то хотя бы превратить его в тихий стон. На Ганса смотрел высокий статный мужчина, чьи виски тронула седина, и устрашающие, с колким пронзительным взглядом, глаза — карий и голубой — прожигали дыру в раненом пленнике.

— Пожалуйста! — срывающимся голосом выкрикнул Ганс, не дав державшему арбалет человеку с глазами разного цвета, закончить свой приговор. — Я ничего не сделал! Не убивайте меня…

С губ беглеца снова сорвался стон, когда нога непроизвольно пошевелилась, и боль прострелила ее от пятки до бедра. Тело вновь сотрясла дрожь.

— Куда ж ты ему попал, что он так стонет? — послышался нарочито звонкий, но одновременно низкий и шелестящий неприятный голос.

Несмотря на боль в ноге, Ганс нашел в себе силы обернуться на говорящего и даже сумел скопить в глазах достаточно бессильной ярости, чтобы ожечь насмешливого жреца взглядом, однако понял, что последнее было совершенно напрасно. Чуть ниспадающие на лицо светлые редкие волосы не могли скрыть белесого бельма, затягивающего оба глаза последователя Культа.

«Слепой!» — изумленно подумал Ганс, не понимая, как этот человек так уверенно держится в седле и правит лошадью при полном отсутствии зрения.

— В ногу, — отозвался второй спутник Бенедикта Колера. — Хороший выстрел, кстати.

Стрелявший предпочел проигнорировать оба комментария своих людей.

— Ничего не сделал, говоришь? — усмехнулся он, склонив голову. — Не поверишь, Ганс, но именно поэтому мы решили прервать твое путешествие. Потому что ты ничего не сделал, хотя должен был. Ты своим молчанием оказал помощь опасному преступнику. Данталли.