– Ну, конечно, зато ты тут же перестала задыхаться, вернувшись к Робину на следующий же день, правда? – огрызнулась Эмма, чувствуя вызванную воспоминаниями резкую боль в груди. Набежали слезы, и она отвернулась, пытаясь удержать их. Ей не хотелось доставлять Реджине такое удовольствие.

– С ним все было гораздо проще, Эмма, а с тобой…

– Да пошла ты. Не притворяйся, что хотя бы рассматривала возможность выбрать меня, только не после того, как ты со мной обошлась.

– Хорошо, хочешь правды? – огрызнулась Реджина, больше не имея сил сдерживаться. – Нет, тогда, сразу после твоего признания, я эту возможность не рассматривала. За ночь до этого, когда мы лежали вместе в одной постели? Да, я думала об этом. И да, я думала об этом и позднее, задавалась вопросом, не совершила ли ошибку. Но именно тогда? Нет, не думала, и знаешь почему? Именно потому, что ты заявила о своей любви на следующее же утро, и это было так эгоистично с твоей стороны, что я даже не знаю, с чего начать, – гневно продолжала Реджина, и, с шумом поставив стакан на стол и поднявшись на ноги, принялась мерить комнату шагами, произнося с напором. – Я была расстроена из-за разрыва с Робином, чувствовала себя потерянной и загнанной в угол из-за всей этой ерунды про «родственные души», и я… я доверяла тебе. Я была уверена в тебе. А в конечном итоге все выглядело так, будто ты воспользовалась ситуацией забавы ради, просто чтобы затащить меня в постель!

Казалось, ты просто воспользовалась подвернувшейся наконец возможностью, и тебя не волновало, готова ли я к этому – ведь готова была ты! В конце концов, я тут была ни при чем, Эмма: все упиралось в тебя, и именно поэтому я так набросилась на тебя после твоего признания.

– Так, прежде всего, – отвечала Эмма, также поднимаясь на ноги, чтобы, обращаясь к Реджине, смотреть ей в глаза, чувствуя тошноту, которую вызывали бурлящие внутри ярость с отчаянием, – не смей, нахрен, говорить, что я воспользовалась тобой или сложившейся ситуацией или бог знает чем еще, потому что из этого можно сделать вывод, будто я совратила тебя, а это совсем не так. Ты поцеловала меня, ты начала стягивать с меня одежду и шептать мне на ухо, что хочешь прикасаться ко мне, пробовать меня на вкус, трахать меня, так что, черт тебя дери, Реджина, не смей меня обвинять.

Реджина фыркнула, закатывая глаза.

– Я никогда не говорила…

– Катись ко всем чертям, Реджина, ты прекрасно знаешь, что говорила мне все эти вещи! – крикнула Эмма, припечатывая Реджину взглядом. Она не собиралась больше играть в эти игры. – Не строй из себя оскорбленную невинность, это совсем не про тебя, и я не знаю, в чем смысл этого вранья. Мы обе знаем, что твои слова – полная херня.

Глаза Реджины вспыхнули, и будь это возможно, она бы подошла еще ближе.

– Я пыталась сказать, дорогая, что горжусь своей манерой изъясняться, но твоя конспектированная версия превращает меня в какого-то косноязычного подростка, впервые оказавшегося в койке, – её глаза неожиданно загорелись, видимо, от твердого намерения всеми силами доказать, что Эмма очень, очень ошибается. Голос стал глубже, когда она продолжила. – Я говорила, что хочу покрыть царапинами каждый миллиметр твоего тела, оставляя жалящие болью глубокие следы на коже, которые будут еще долго напоминать тебе, что отныне ты принадлежишь не только себе, но и тому, кто знает, как доставить тебе удовольствие.

Ее пальцы легли Эмме на живот, и та заметно задрожала от неожиданного и сильного ощущения дежавю.

– Я говорила, что хочу исследовать твое тело кончиком своего языка, – продолжила Реджина голосом мягким, как шелк, и невероятно сексуальным, наклоняясь и шепча Эмме на ухо остальные грязные секреты и оставляя ногтями следы на ее животе. – Что помечу каждую часть твоего тела, а ты будешь дрожать и молить от невыносимого желания. Я хотела, чтобы ты испытала удовольствие, которого раньше не чувствовала никогда, Эмма, потому что для меня твое тело – как девственно чистый холст, и я собираюсь сделать тебя своим лучшим творением. Я хотела заставить тебя сиять.

Она прижалась губами к виску Эммы, от ее слов, горячих и весомых, туманилось сознание, а Реджина, уверенно схватив ее за ремень, резко придвинула к себе, чтобы театрально завершить речь:

– Потому что я пообещала, что ты кончишь столько раз, что станешь воплощенным желанием, что будешь лежать на полу, распластанная, как холст, сияющая, измотанная и совершенно прекрасная.

У Эммы перехватило дыхание, на мгновение она потеряла способность рационально мыслить. Поэтому единственное, что она смогла выдавить из себя в этот миг – сдавленный, отчаянный стон: «Боже…» – было именно тем, чего и добивалась Реджина.

– Да, – промурлыкала Реджина, наконец немного отстраняясь, чтобы увидеть выражение лица Эммы. – Тогда ты тоже так сказала.

Внезапный поворот в их беседе заставил обеих восстанавливать сбившееся дыхание, и внезапно Эмма увидела в глазах Реджины нечто, совершенно отличное от ярости или обиды. В них была нечто похожее на честность и уязвимость, нечто, до чертиков испугавшее Эмму. Но ей было некогда все обдумать, потому что Реджина вдруг сменила тон и слегка язвительно закончила свою речь.

– Даже не смей сравнивать то, что я сказала тебе, с какой-нибудь дешевой репликой из любительского порнофильма. Я нечасто говорю людям подобное и предпочитаю, чтобы эти слова не сводили к полной грязи. Это попросту оскорбительно.

На какой-то миг Эмма действительно поверила, что ее краткий пересказ этой великолепной речи, произнесенной пять лет назад, действительно оскорбил Реджину. Даже причинил ей боль. Это чувство было неожиданным и чертовски тревожным.

– И тебе интересно… – заговорила Эмма. Голос у нее слегка срывался, поэтому она прочистила горло и сглотнула, желая унять возбуждение. Казалось, что все ее тело пылает от слов Реджины, и в какой-то степени ей было ненавистно, что эта женщина все еще имеет над ней такую власть. – И ты еще спрашиваешь, почему я все поняла превратно. И дело не только… Боже, дело не только в твоих словах, Реджина. А в том… как ты касалась меня, как…

– Я знаю, – выдохнула Реджина, и впервые это звучало как извинение. Она все еще не отпускала Эмму, держа ее за пряжку ремня, они стояли вплотную, чувствуя дыхание друг друга и изучающее глядя в глаза, пытаясь найти в них ответ на вопрос, который ни одна из них не осмеливалась произнести вслух.

Эмма чувствовала, как комок подступает к горлу, и попытки сглотнуть его лишь усиливали боль.

– Тогда почему?.. – попыталась сказать она, отчаянно желая наконец облечь свои чувства в слова, однако это удавалось ей с трудом. Она подавилась вопросом, эмоции, бурлившие внутри, полностью завладели ей, поэтому Эмма заставила себя отвернуться от Реджины, чтобы укрыться от нее. Но Реджина потянулась к ней, и Эмма почувствовала, как слезы подбираются к глазам, когда Реджина вынудила ее снова повернуться к ней: посмотреть на нее, со всем разобраться.

– Эмма, подожди…

Но на этом все – больше она ничего не сказала. Реджина продолжала смотреть на нее с таким выражением лица, которое ей никогда не удавалось разгадать, пока слеза наконец не скатилась по щеке Эммы. Тогда Реджина поцеловала ее.

И тогда внутри как будто что-то вдруг сломалось.

Эмму душили слезы, когда она резко оттолкнула Реджину от себя.

– Нет, нет, не смей… – начала она, расстроенная и взбешенная, вложив все свое отчаяние в одну единственную фразу. – Ты разбила мне сердце, Реджина, ты… ты раздавила меня. Я … я не могу так. Я не буду. Я не смогу снова пережить все это дерьмо.

– Эмма, – сказала Реджина, будто разрываясь между изумлением от собственного поступка и ужасным чувством вины за чувства, которые им пробудила. Она снова обратилась к Эмме. – Прости, я… я не… это произошло само собой, я совсем не хотела…

Но Эмма была не в состоянии в этом разбираться. Она отпрянула от Реджины, избегая ее прикосновения. Ее дыхание сперло так сильно, что она едва могла дышать, и в ней проснулась ненависть – Боже, как же ей было ненавистно, что до сих пор чувствовала такую боль, что Реджина по-прежнему наносила ей свежие раны, вместо того, чтобы просто вскрывать старые.