А теперь… а теперь у них были такие вот отношения; что бы они ни значили.

И они, какими бы ни были, совершенно точно не были такими приятными, как притворялись Эмма с Реджиной.

***

– Реджина, ты не обязана мыть посуду, – попыталась отговорить ее Эмма, которая вошла на кухню и была несколько раздражена при виде Реджины у раковины по локоть в мыльной пене. – Ты же не дома.

– Конечно, нет, дорогая; дома у меня есть посудомоечная машина, – ответила Реджина, не сдержавшись. Слава богу, некому было услышать эту маленькую колкость, и Эмма, послав ей сердитый взгляд, поставила на стол возле раковины еще несколько грязных тарелок. – Кроме того, если бы Вы были достаточно хорошо воспитаны, то знали бы, что это простая вежливость. В конце концов, Вы готовили, и я подумала, что стоит Вас отблагодарить за то, что не сожгли ветчину. Она, конечно, была немного суховата, но я весьма впечатлена вашими успехами.

– Слушай, критикуй приготовленную мной еду и отсутствие необходимой бытовой техники сколько влезет, ясно? – огрызнулась Эмма, чьи щеки слегка порозовели от нескольких бокалов выпитого за ужином крепкого пива. Реджина надеялась, что выглядит лучше, хотя по части алкоголя за ужином она не отставала от Эммы. Она чувствовала себя относительно трезвой, но понимала, что к концу вечера это изменится: праздники с Чармингами требовали потребления большого количества алкоголя, необходимого, чтобы выдержать льющиеся, как из рога изобилия, любовь и счастье.

Особенно в то время года, которое она не любила больше всего.

– Предполагаю, дальше следует «но». Вы собираетесь заканчивать предложение? – осведомилась Реджина и, приподняв бровь, продолжила мыть посуду.

Эмма сощурила глаза.

– Но, черт побери, не смей больше называть меня «мисс Свон», понятно? Я ненавижу, когда ты так делаешь… из-за этого мне кажется, не знаю даже, что мы вернулись к началу, что ли. Поэтому просто не делай так, ладно? Называй это подарком на Рождество или предложением мира – как хочешь. Просто прекрати так говорить.

Такое заявление заставило Реджину на мгновение замереть, и ее мокрые руки безжизненно опустились в раковину, когда она удивленно повернула голову. Но тут же приняла защитную стойку, будто бы почувствовав, как ей давят на чувства.

– И почему же Вы так печетесь о том, как я к Вам обращаюсь? Мы ведь больше не друзья.

– Это ты так решила, Реджина. Не я, – бросила в ответ Эмма жестким голосом, но Реджина заметила боль в ее глазах. Осознание этого сдавило Реджине грудь и напомнило о чувствах, которые вспоминать не следовало, и она тут же отвернулась, продолжив мыть посуду.

Эмма обошла Реджину, чтобы приступить к вытиранию вымытой посуды, и попросила уже куда мягче и беззлобно:

– Просто… не говори так, ладно? Пожалуйста.

Реджина поджала губы в попытке не замечать мучительное чувство где-то внизу живота и передала Эмме следующую чистую тарелку.

– Если ты так этого хочешь, я полагаю, от меня не… убудет, если я перестану так говорить, – ответила она таким же мягким голосом, как и Эмма, все еще не желая смотреть на нее.

Эмма, казавшаяся удивленной тем, что Реджина не стала спорить, сглотнула и, слегка поколебавшись, кивнула в знак признательности:

– Спасибо.

Наступила тишина, нарушаемая только клацаньем тарелок, которые они продолжали мыть и вытирать.

Эмма смущенно откашлялась, вероятно, чувствуя необходимость нарушить тишину, воцарившуюся в кухне.

– Так, э-э… ты уже видела Роланда? Или Робин приведет его завтра вечером?

Реджина прикусила щеку, прежде чем ответить, поскольку не ожидала, что Эмма попытается завести нормальный разговор; в конце концов, у них никогда это не получалось.

– Робин приводил его сегодня утром, я отдала ему подарки. Он встречает Рождество где-то в хижине к северу от города вместе со своей лесной компанией, поэтому решил привести ко мне Роланда до того, как они туда отправятся.

– О-о… хорошо, – на мгновение вновь воцарилась тишина, и в воздухе повисло напряжение, поскольку им обеим было несколько неловко вести наедине настоящую светскую беседу. Эмма снова откашлялась, принимаясь укладывать вытертые тарелки в шкаф, и спросила. – Это… ну, наверно, неловко? Постоянно видеть его и так далее? Мне всегда казалось, что после развода все именно так происходит.

– Уверяю тебя, дорогая, не более неловко, чем это, – сухо ответила Реджина, буквально впихивая очередную тарелку в руки Эммы. Ей меньше всего хотелось говорить с Эммой о своем разводе.

Эмма вздохнула, уловив намек, и мягко ответила:

– Точно, да… не бери в голову.

И снова наступила тишина, в этот раз гораздо более продолжительная, чем в первый. Эмме, надо сказать, никогда не нравилось долго молчать, поэтому она по привычке предприняла еще одну попытку завести разговор.

– Так…

– Мисс… Эмма, – не выдержала Реджина, ударив одним из ножей, который она только что помыла, по столешнице. – Никто нас не слышит; нет никакой нужды в этих бесполезных попытках поболтать. Я бы предпочла, чтобы ты помолчала или оставила меня одну, чтобы я могла спокойно домыть посуду. Я ведь уже сказала, что нет необходимости мне помогать.

– Точно, – раздраженно ответила Эмма, хватая очередную мокрую тарелку. – Хорошо. Прости, что попыталась не превратить хотя бы одну из наших попыток пообщаться наедине в полное дерьмище. О чем я только думала, да? Ты, черт возьми, самая желчная среди всех моих знакомых.

– О, это я желчная? – бросила в ответ Реджина, практически смеясь над нелепостью подобного заявления. Она стала неистово тереть тарелки, отчего они звонко ударялись о края раковины. – Тогда как ты назовешь эти бесконечные походы по мужикам на протяжении последних четырех лет? Разве это не желчная реакция на мой отказ? Ты правда думаешь, что я не поняла, что ты просто пыталась заставить меня ревновать? Вот только мне не было дела до того, что ты делаешь со своей личной жизнью.

– Ох, да пошла ты, Реджина! – практически закричала Эмма, опустив тарелку на столешницу так сильно, что расколола ее пополам. Реджина собиралась было сравнить Эмму со слоном в посудной лавке, но та разъяренно ткнула в нее пальцем. – Нет, заткнись и не говори ничего об этой долбаной тарелке; я не собираюсь слушать, как ты будешь подминать под себя все то, что принадлежит мне. Я понимаю, что, вероятно, тебе слишком сложно понять это, Реджина, но мир не крутится вокруг тебя. Возможно, я хотела тебя тогда, но мои действия за последние несколько лет не имеют отношения к тебе – они касаются только меня и моих чувств. Ты прыгнула прямо в койку к Робину на следующий, мать его, день, так с чего бы мне о тебе думать, если ты совершенно не утруждала себя мыслями обо мне?

На мгновение Реджина потеряла дар речи. С их последнего разговора о том, что тогда произошло между ними, прошло так много времени, что все это оказалось для нее полной неожиданностью. Эмма попыталась поднять эту тему однажды, спустя две недели после того, как все случилось, но Реджина, по-прежнему терзаемая сомнениями, оборвала все попытки Эммы поговорить, что в конечном итоге обернулось словесной перепалкой невероятной силы, в завершение которой Эмма намеренно сбила ее почтовый ящик, выруливая на дорогу. С тех пор они только отпускали грубые комментарии в адрес друг друга, желая разрушить до основания всякие отношения друг с другом, пока не дошли до того, что практически полностью прекратили общение. Но они никогда не говорили о том, что произошло; нормально – не говорили.

Возможно, в этом-то и была проблема; возможно, именно поэтому спустя пять лет они так и не смогли пережить случившееся. Потому что так ни к чему и не пришли. Но в то же время, как бы странно это ни звучало, какой-то частью себя Реджина и не хотела ни к чему приходить, поскольку успела привыкнуть к таким взаимоотношениям с Эммой. Каким-то непостижимым образом они даже успокаивали ее: она знала, что есть человек, на котором можно выместить свою злобу. Это помогало.