— Немедленно, господин Бут.

Карпано глядел на Бута с нескрываемым изумлением.

— А госпожа Блеквель? Она никогда не согласится участвовать в этой игре.

— Положись на меня.

— Кстати, ты никому не сказал, где в данный момент находишься, что тебе надо звонить в школу и…

— Прямо ум за разум заходит! — сказал Бут, стукнув себя ладонью по лбу. Он тут же позвонил в контору своей фирмы и спросил, не звонили ли ему директор филиала из Браке или некая госпожа Блеквель.

— Нет, никаких звонков не было, — ответила секретарша.

— Пусть позвонят сюда, вы меня поняли? — Он велел ей записать телефон завхоза школы. — И никаких частных телефонных разговоров, ясно? Аппарат не занимать! — приказал он и бросил трубку.

Ждали молча.

А тем временем графолог мчался в Браке…

А тем временем молодой, не искушенный в разного рода хитросплетениях судьбы директор супермаркета пытался уговорить упрямую Эльфриду Блеквель.

Наконец черный телефон зазвонил. Бут так и схватил трубку — на проводе действительно была вдова Блеквеля.

— Послушайте, фрау Блеквель, — сказал Бут. — У меня сейчас нет времени для реверансов. Через десять минут у вас появится некий господин Кентье из Эльзфлета, графолог, который вместе с вами составит текст и напишет признание вашего мужа.

— Нам не в чем признаваться.

— Вы впустите его, дадите ему несколько писем или деловых бумаг вашего мужа…

— И не подумаю!

— Подумаете, и очень даже хорошо подумаете! — В голосе Бута прозвучали ледяные нотки. — Если вы только не предпочитаете, чтобы я на площадке рядом с супермаркетом соорудил сверхсовременную ремонтную мастерскую, где торгуют также и подержанными машинами, причем по ценам на тридцать процентов ниже ваших. Кроме того, я могу посоветовать банкирам Браке не представлять вам никаких новых кредитов. Не исключено, налоговые инспектора тоже проявят к вам повышенный интерес, стоит мне им только намекнуть. — Бут ненадолго умолк. — Зато если вы согласитесь на маленькую хитрость с поддельным признанием — причем вы лично ничем не рискуете, я сделаю все, чтобы помочь вам по-настоящему встать на ноги, несмотря на вашу огромную потерю.

Эльфрида Блеквель промолчала.

— Выбор за вами, — сказал Бут. — Либо Плаггенмейер погибнет и потащит за собой весь 13-й «А», либо…

— Это. шантаж!

— Называйте мои действия, как вам заблагорассудится, но выполните ваш долг!

Бут положил трубку в полной уверенности, что Эльфрида сделает все, как надо. Карпано смотрел на него в немом обожании. Что Бут деловой человек, во всем ищущий свою выгоду, знали все. И даже не ставили ему этого в вину: таковы уж они, сегодняшние предприниматели, а какими прикажете им быть? Но сейчас он, Карпано, стал свидетелем того, как Бут, вынуждаемый ходом событий, нашел кратчайший путь к успеху и воспользовался им, отбросив все излишние при таких обстоятельствах мысли о дозволенности или аморальности своих действий. Именно это делало Бута человеком во всех отношениях более опасным, чем доктор Ентчурек, например.

Если Карпано и намеревался высказать Буту некоторые сомнения в целесообразности его методов устрашения, сделать это он не успел, ибо неожиданно для них и поначалу не замеченный ими на пороге комнаты появился комиссар Кемена. Он прокашлялся, давая знать о своем присутствии, и Бут махнул рукой:

— Заходи, Карл, хорошо, что ты здесь.

Он объяснил Кемене, что примерно через полчаса признание Блеквеля будет у них в руках.

— Я объяснил его жене, почему она обязана подыграть нам. На первых порах все сохраняется в абсолютной тайне. Ты позаботься о том, чтобы письмо немедленно доставили полицейским вертолетом. И не забудьте прихватить несколько его писем, чтобы Плаггенмейер мог сравнить почерк.

— Понятно, — сказал Кемена. Помассировав ладонями живот, он обратился к Карпано, словно взывая о помощи: —Да, конечно…

Но Карпано не понял его — мысленно он был далеко отсюда.

— В чем дело? — спросил Бут.

— Боюсь, ничего не выйдет, — проговорил Кемена.

— Как так?

— Об истории со взрывом в мастерской Блеквеля ему известно, — объяснил Кемена. — И что Блеквель погиб, тоже.

— Ну и что? — нетерпеливо спросил Бут.

— Пока вы здесь сидели, он, видно, обо всем этом думал, — продолжал Кемена. — Он нам не доверяет, считает, что мы на любые уловки пойдем, лишь бы его заманить в ловушку. Пару минут назад он потребовал меня для разговора. Знаете, чего он теперь хочет?

— Не нагнетай! — оборвал его Бут.

— Хочет, чтобы мы предъявили ему труп Блеквеля, представляешь себе?

— Пусть увидит. Я и на это добьюсь согласия вдовы и властей.

— Да, но толку мало.

— Почему?

Несколько секунд Кемена колебался.

— А потому, что ни один человек не признает, что эти ошметки, оставшиеся после взрыва, были когда-то Блеквелем…

Он подошел к стулу и тяжело опустился на него.

Такого развития событий не мог предвидеть никто. Если в своем недоверии к властям Плаггенмейер зашел так далеко, что усомнится в подлинности останков Блеквеля, — как он отреагирует на признание?

Почует подлог?

Впервые сам Гюнтер Бут не смог сразу предложить запасной вариант, он только проговорил ожесточенно:

— Подождем — увидим.

Всякий раз, давая перед главами ориентиры во времени, мне кажется, что я ошибся на час-другой. Пробегу глазами мои заметки и говорю себе: нет, никак не может быть, чтобы это случилось уже в двенадцать! Ты, наверное, ошибся. Но все точно, записи делались по часам и тут же отмечались галочкой. Привыкнув к будничному, монотонному течению жизни, мы, очевидно, теряем чувство времени, когда вдруг сталкиваемся с чем-то неожиданным. Страх и испуг превращают время в понятие относительное. Если для свидетелей всего этого кошмара, собравшихся во дворе гимназии, четыре часа уплотнились до одного, то для сидевших в классе они же растянулись до многих-многих лет. Когда человек знает, что ему вскорости суждено умереть, он за считанные минуты заново переживает всю прожитую жизнь, пусть в картинах, молниеносно сменяющих одна другую, видит себя в роли, которую он намеревался сыграть — в мечтах, в воображении — через пять лет, через десять и больше. Гунхильд Гёльмиц — журналистка, публицистка, политик, мать, борец, отстаивающий в Федеративной Республике традиции и идеи гуманизма и социализма. Иммо Кишник, адвокат, владелец виллы на Браммерберге, председатель спортклуба ТВФ «Брамме», отец центрального нападающего сборной страны по футболу. И так далее, и так далее. Аннемария Герхард, Ирена, Хорн, Фридмар, Антье, всего двадцать два имени, двадцать два человека.

И в каждом отдельном случае поразительная спрессованность чувств и переживаний, в каждом из них — неповторимость личности, каждый раз обостренное ощущение того, что, если умру я, весь мир перестанет существовать. Все существует, пока есть я.

И вдобавок ко всему Герберт Плаггенмейер. Он напоминает ракету с атомным зарядом, которая стала неуправляемой. Дитя человеческое, вышедшее из-под человеческого контроля. Никто и ничто не в состоянии рассчитать траекторию, по которой он полетит в ближайшие часы…

Итак, в Брамме самый полдень, high noon, как говорят американцы.

Я увидел возвращавшихся из квартиры завхоза Бута и Кемену. Доктор Карпано, как выяснилось позднее, вернулся в больницу.

Тем временем в классе произошло одно событие. Не из разряда сенсационных, но призванное смягчить нервную обстановку. С согласия Плаггенмейера, внимательно и недоверчиво следившего за происходящим, санитары машин «скорой помощи», благоразумно соблюдая осторожность, передали через окно подносы с бутербродами, пакеты с молоком, воду и пепси-колу. И еще успокоительные таблетки.

Плаггенмейер сделал всего несколько глотков из бутылки с водой. Предварительно он убедился, что крышечки на бутылках сидят крепко и, значит, никто не подливал в воду снотворного — страх перед возможной провокацией не оставлял его. От еды он вообще отказался. Все это было ему не по душе. Шансы заложников продержаться до победного конца возрастали, и настолько же уменьшались его собственные шансы заставить своих противников выбросить белый флаг. С другой стороны, еда и питье отвлекали от непродуманных действий тех, кто, подобно Хакбарту, замыслил бунт на корабле. О том, что Ханс Хеннинг остался в живых, ему сообщили с улицы.