Бессильно опускаю голову, а вскоре вздрагиваю от жуткого стука, разлетевшегося по квартире. Замираю, воздух застревает в горле. А потом начинаются удары. Я парализована уже знакомым чувством страха, просто сижу здесь и слушаю повторяющиеся удары по входной двери, глаза распахнуты, сердце грозит вырваться из груди. Смотрю на беспорядок вокруг. И замечаю нож. Медленно подняв его, смотрю, как в моей руке переливается лезвие. А потом я поднимаюсь на трясущихся ногах. Вероятно, мне стоит спрятаться, только босые ноги идут сами по себе, рука с силой сжимает рукоятку ножа. По останкам одежды Миллера иду на грохот, настороженно, с опаской, пока не прокрадываюсь в коридор и не заглядываю в гостиную. Отсюда мне видно прихожу и то, как дверь сотрясается от непрекращающихся сильных ударов.

А потом всё стихает и опускается пугающая тишина. Я делаю шаг вперёд, проглотив свой страх, намереваясь посмотреть в лицо неизвестной угрозе, но замираю, когда раздается щелчок замка, и дверь с грохотом распахивается.

Я отскакиваю в шоке, в ушах стучит, от этого стука перед глазами мутнеет и теряются ориентиры. Только спустя несколько ужасающих секунд я понимаю, кто передо мной. Он, кажется, слетел с катушек, меня шокирует собственное возмущение после того, что я вытворила в его гардеробной. Он ополоумел, вспотел и тяжело дышит, почти вибрируя от гнева.

Он меня не увидел. Дверь с грохотом закрывается, и он в оборотную её сторону впечатывает кулак, оставляя трещину на полированном дереве, Миллер рычит, разбив кулак, и я с тревогой отступаю.

- Блять! — Его ругань разлетается по просторной квартире, пробивая меня со всех сторон, от чего я съеживаюсь на месте. Хочу подбежать к нему и помочь, или накричать, что не заметил моего присутствия, но я не смею заговорить. Он слетел с катушек, и я спрашиваю себя, что могло стать причиной его дикого срыва. Его собственные препятствия? Я стою, растерянная и подавленная, смотря, как тяжело вздымается и опадает его спина, пока стихает эхо его рокота. Спустя доли секунды его плечи заметно напрягаются, и он разворачивается лицом ко мне. Совершенство Миллера исчезло. Ком в горле увеличивается, душа меня, и я закусываю нижнюю губу, останавливая всхлип, готовый сорваться. Капельки пота стекают по его вискам, просачиваясь под пиджак, только ему плевать на вероятность того, что дорогой костюм будет испорчен. Бешеным взглядом он смотрит в мою сторону, а потом запрокидывает голову и кричит в потолок, падая на колени.

Пораженчески опускает голову.

И Миллер Харт плачет — это сильные, сотрясающие тело рыдания.

Ничто не смогло бы причинить мне большей боли. Годами сдерживаемые эмоции вырываются из него, и я ничего не могу сделать, только наблюдать, сердце за него обливается кровью. Моя собственная агония уступает место боли за страдания этого, сбивающего с толку мужчину. Хочу держать его и успокаивать, только ноги весят как будто тысячу тонн и отказываются нести меня к нему. Я просто не могу. Пытаюсь произнести его имя, но не выходит ничего, кроме болезненного вдоха.

Проходит вечность. Я выплакала море слёз, так же, как Миллер, хотя, относительно него это, вероятно, в буквальном смысле. Я начинаю спрашивать себя, остановится ли он когда-нибудь, когда он поднимает пораненную руку и проводит ей по щекам, смешивая слёзы с каплями крови.

Он поднимает голову, открывая своё испачканное лицо и синие, красные от слёз, глаза. Только он не позволяет себе смотреть на меня. Делает всё, что угодно, чтобы избежать со мной зрительного контакта. Беспокойный, он поднимается с пола и идёт в мою сторону, я отступаю, но он просто проходит мимо, по-прежнему отводя глаза, и направляется в спальню. Бросаю на стол холодное оружие и, наконец, заставив свои ноги передвигаться, иду за ним. Он, мечась по спальне, снимает пиджак, жилетку и рубашку, после чего заходит в ванную. Белье брошено в сторону, на полу в спальне разбросана снятая им одежда. Замерев в шаге от двери в ванную, он скидывает ботинки и носки, снимает брюки и боксеры, оставаясь обнажённым, спина блестит от капелек пота.

Он не решается на дальнейшие действия, стоит молча, голова опущена, мышцы рук напряжены от сильного сжатия дверного косяка. Не зная, что делать, но понимая, что больше не могу видеть его в таком состоянии, я осторожно начинаю к нему приближаться, пока не останавливаюсь достаточно близко, чтобы почувствовать его мужской запах вперемешку с запахом пота, покрывающего его тело.

— Миллер, — говорю тихо, поднимая и протягивая к нему руку, осторожно дотрагиваюсь до его плеча, с резким вдохом приходится сдерживаться, чтобы не отдернуть руку. Он горячий, как кипяток, только мне не приходиться долго терпеть этот жар. Он, дернувшись, шипит, заставляя меня дернуться от такой реакции, и направляется к душу, заходит в кабинку и включает воду.

Он безумен в своих намерениях. Схватив губку и налив на неё гель для душа, он небрежно бросает на пол бутылку и начинает тереть свою кожу. Мне страшно, не только из-за несвойственной ему небрежности, но и из-за его настойчивости очистить своё тело, с такой грубостью. Он натирает себя с силой, везде, ополаскиваясь и снова добавляя гель. Пар быстро окутывает большое пространство ванной комнаты, говоря мне о том, что душ слишком горячий, но ему, как будто, всё равно.

— Миллер, — я делаю несколько шагов, всё больше и больше волнуясь о том, как душно здесь становится. — Миллер, пожалуйста! — ладонью ударяю по стеклу, пытаясь привлечь его внимание. Его волосы промокли и спадают на лицо, мешая глазам, только его это не останавливает. Смесь ужаса и гнева вложена в отчаянные движения губки на его теле. Он же покроется волдырями. — Миллер, прекрати это! — Я пытаюсь войти в душ, полностью одетая, но отскакиваю, когда на меня попадает вода. — Блин! — Она обжигающе горячая. — Миллер, выключи воду!

— Я не могу этого вынести! — кричит он, хватая с пола бутылку с гелем и, сжав её в руке, выливает всё на себя. — Они пачкают меня! Я чувствую их даже сквозь одежду!

От его громких и четких слов у меня сжимается горло. Но это меня волнует меньше всего. Он сильно себе навредит, если я его оттуда не вытащу.

— Миллер, послушай меня, — я стараюсь говорить спокойно, но не получается сдержать волнительную дрожь в голосе.

— Я должен очиститься! Мне надо стереть с себя все их следы.

Мне нужно зайти и выключить душ, но даже отсюда вода ошпаривает.

— Выключи душ! — кричу, потеряв самообладание. — Миллер, выключи грёбаный душ! — Он игнорирует меня и, прекратив скоблить грудь, переходит к рукам, тогда я замечаю красные пятна, появляющиеся на его грудных мышцах. Это приводит мою тушу в действие прежде, чем я успеваю осознать степень боли, которую получу, Я уже в душе, в поисках контроля держусь за стену. — Блин, блин, блин! — кричу, когда меня со всех сторон атакует кипяток.

Я отталкиваю Миллера со своего пути, вырывая его из этого безумства, и лихорадочно закручиваю краны, чтобы остановить поток обжигающей боли, льющийся на нас с Миллером. Когда вода, наконец, перестаёт литься, я спиной прижимаюсь к стене, усталая, кожу щиплет от боли, а я жду, когда рассеется пар, открывая обнаженное, неподвижное тело Миллера. Он одеревенел. Нет ничего на лице, от которого замирает сердце, нет даже тени дискомфорта после стояния под кипятком гораздо дольше меня.

Подхожу к нему и нежным движением руки убираю с его лица волосы, попутно выдыхаю, сдерживаемый в легких воздух.

— Никогда больше не пытайся меня оттолкнуть, — предупреждаю его твёрдым голосом. — Я люблю тебя, Миллер Харт. Всего тебя.

Его измученные синие глаза медленно поднимаются по моему промокшему, тяжёлому телу и смотрят на меня с тоской.

— Как? — он шепотом задает простой, разумный вопрос. Этот мужчина сводит мою жизнестойкость к абсолютному максимуму. От бросает меня из всеобъемлющего отчаяния в всепоглощающее удовольствие. Он делает меня безрассудной, глупой, слепой… и делает меня сильной.

Я могла бы полюбить его только лишь за то, что он прикоснулся к моей душе.