Водитель останавливается у отделения приемного покоя и дает мне своей номер телефона, предлагая позвонить ему, как только я освобожусь. Зарегистрировавшись, я сижу в комнате, полной ночных пьяниц, все с повреждениями, кто-то возмущается, кто-то в отключке.

Четыре часа спустя я по-прежнему сижу в комнате ожидания, задница затекла, голова раскалывается. Встаю и иду в туалет, опускаю взгляд и вижу, что мое бледно-синее платье заляпано кровью. Мое отражение в зеркале, едва я захожу в туалет, еще больше повергает в отчаяние. Волосы растрепаны, на правой щеке засохшая кровь. Выгляжу так же жалко, как и чувствую себя. Слишком долго смотрю на себя в зеркало и даже не пытаюсь скрыть свое жалкое состояние, потом возвращаюсь в комнату ожидания, тут же уловив концовку моего произнесенного имени. На другом конце комнаты вижу медсестру, осматривающую помещение.

— Здесь! — кричу поспешно, благодарная за то, что мое время в пропитанном алкоголем пространстве закончено. — Я Оливия Тейлор.

— Давай посмотрим, что с тобой, — она добродушно улыбается и ведет меня в одноместную палату, ловко задергивает шторы и усаживает меня на кушетку. — Что с тобой стряслось? — спрашивает, хмурясь при виде моего испачканного кровью лица.

— Я упала, — тихо бормочу, что не так уж далеко от правды.

— Ладно, милая, — говорит медсестра, доставая из упаковки стерильную салфетку. — Будет жечь, — я делаю глубокий вдох, едва она касается моей головы, и деушка успокаивает меня, как поранившегося ребенка. — Все-все. Выглядит хуже, чем есть на самом деле. Немного пластыря, и все будет в порядке.

Я облегченно выдыхаю:

— Спасибо.

— Наверное, еще понадобится более комфортная обувь, — она улыбается, глядя на мои шпильки, и продолжает обрабатывать мою рану.

Я сижу на краю кушетки и слушаю болтовню медсестры, время от времени соглашаясь и отвечая на ее вопросы. Лицо очищено, а с волосами сделать ничего нельзя, так что я небрежно поднимаю их и перевязываю резинкой, завалявшейся на дне моей сумки. Вид платья говорит о том, что оно готово к мусорному ведру. Я и сама выгляжу так, словно готова к помойке.

После тщательного осмотра и проверки на сотрясение я свободна и собираюсь домой. Только я не звоню тому милому таксисту, потому что другой кэб уже паркуется. Я как раз выхожу через автоматические двери больницы, и меня обдает зябкой утренней прохладой. А еще меня трясет, так что я обнимаю себя руками, пытаясь прогнать дрожь, и спешу к такси. Забираюсь внутрь, но прежде чем успеваю захлопнуть дверцу, чей-то силуэт блокирует ее, мешая моим попыткам.

А потом ладонь опускается на мой затылок, и внутри начинается фейерверк.

— Ты идешь со мной.

Видя отчаяние и его решительный взгляд, я воздерживаюсь от споров. У меня нет сил бороться с Миллером, так что я просто позволяю ему вытащить себя из такси и увести.

— Садись, — приказывает он, когда мы подходим к его небрежно припаркованной машине.

Делаю, как мне сказано, и позволяю ему самому закрыть дверцу. Миллер садится внутрь и повергает меня в шок, принимаясь разглаживать складки на своем костюме.

— Чертов беспорядок, — бормочет, глядя на меня краешком глаза. Он, наверное, всматривается в мой растрепанный вид, дурак. Слабо качнув головой, он заводит машину и выезжает с парковки слишком быстро, но я ничего не говорю. Глупо было бы что-то говорить. У него вид убийцы, абсолютно ненормального. И я этого опасаюсь.

— Ты в порядке? — спрашивает он, резко свернув влево, вливаясь в поток машин.

Я не отвечаю, концентрируясь на дороге. Он знает ответ на свой вопрос.

— Я задал вопрос.

Молчу, впитывая бешеную ярость, источаемую его неопрятным силуэтом.

— Черт побери, Оливия! — он ударяет боковое окно, отчего я испуганно подпрыгиваю на сиденье. — Где твои гребаные манеры?

Рискую взглянуть на него, вижу лоб в испарине и непослушную прядку, спадающую на лоб и вздрагивающую от резких движений головы.

— Нормально, — шепчу я.

Он делает глубокий, успокаивающий вдох и смотрит в зеркало заднего вида.

— Почему твой телефон выключен?

— Разбился.

Он смотрит на меня, потом снова в зеркало и делает еще один резкий рывок влево.

— Как?

— Я бросила его в стену, когда ты мне написал, — не колеблясь, рассказываю ему. — Потому что была на тебя очень зла.

Он поворачивается ко мне и всматривается в мое непроницаемое лицо, кажется, целую вечность. А потом его рука отпускает переключатель скорости и не спеша приближается к моим коленям до тех пор, пока осторожно и нежно не опускается на мою обнаженную кожу. Перевожу взгляд на его руку, вырисовывающую маленькие круги на моей коленке, после чего отодвигаю ногу и снова смотрю на дорогу, его рука падает на кожаное сиденье рядом с моим бедром. Он тихо матерится, и боковым зрением я вижу, что он в который раз смотрит в зеркало заднего вида. Рукой я хватаюсь за дверцу, когда он, продолжая тихо материться, делает еще один резкий рывок и сворачивает в темный переулок, я инстинктивно оборачиваюсь, глядя назад, Он думает, нас кто-то преследует?

Только я собираюсь задать вопрос, как машина с визгом тормозит, Миллер выходит, быстро огибает машину и открывает мне дверцу. Предлагает свою руку:

— Возьми, — командует он, и я нерешительно протягиваю ладонь, чувствуя настойчивость в его голосе. Он сжимает мою руку и вытягивает из машины, после чего его рука перемещается к задней части моей шеи.

— Что ты делаешь? — спрашиваю, быстро перебирая ногами и стараясь успеть за его решительным шагом. — Миллер?

— Я слишком много выпил, чтобы вести машину, — он игнорирует мой вопрос, просто направляется к метро через всю улицу, взгляд постоянно мечется по сторонам. — Сейчас не время все усложнять, Оливия.

— Почему? — теперь уже и я нервно озираюсь вокруг.

— Доверься мне.

Он дерганый, и меня это пугает:

— Что ты сделал, чтобы я верила?

— Все, — он тут же отвечает, заставляя меня нахмуриться, глядя на него, и при этом продолжая поспевать за его быстрым шагом.

Мы заходим на станцию метро, и он мгновенно меня отпускает, легким движением перепрыгивает входной турникет, не готовый тратить время на билетный автомат. Он оборачивается и хватает меня, переносит за собой, не заботясь об охране или зеваках. Снова берет меня за шею, и мы спускаемся в паутину Лондонского метро, быстро и лихорадочно пробегая по эскалатору.

— Миллер, пожалуйста, — прошу я, ноги меня убивают, в голове гудит.

Он останавливается, оборачивается и берет меня на руки:

— Прости, что заставил тебя идти пешком.

Смотрю на него, его близость и неожиданный искусственный свет позволяют мне разглядеть его лицо. На щеке синяк и губа разбита. И все же он по-прежнему потрясающий. И моя реакция на его красоту и прикосновения все так же очевидна. Я загипнотизирована, сердце неистово бьется, в голове гудит, и это никак не связано с моей раной. Мне не нравится так реагировать на него. Это опасно.

Платформа пуста, и хотя мы больше не двигаемся, он не ставит меня на ноги, предпочитая крепко прижимать к себе.

Свист разрывает тишину, сообщая о прибытии поезда; как только открываются двери, Миллер заносит меня в вагон и спиной прислоняется к вертикальной подушке в самом конце. Наконец, ставит меня на ноги, расставляет свои и притягивает меня к себе так, что наши грудные клетки соприкасаются, отчего внутри взрывается фейерверк. Его дыхание неестественно напряженное, когда он касается моего затылка и притягивает ближе к себе, как будто пытаясь слить нас воедино. Сила его рук останавливает меня от попытки сбежать. Хочу ли я бежать? Чувствую, как меня окутывает знакомая легкость, это отвратительно, учитывая странное поведение Миллера, да и мое подсознание усиленно напоминает мне… обо всем. И в то же время, Миллер изо всех сил старается заставить меня забыть, его тактика — прижаться посильнее и окутать заботой. Боготворить меня.