— Ладно, — он, не колеблясь, соглашается, только вот уверенности нет.

Плечи опускаются, я чувствую поражение, слепая надежда, которая горела с нашего воссоединения, слишком быстро гаснет.

— Что сделало тебя таким негативно настроенным?

— Реальность, — его голос монотонный и безжизненный, так что я тут же закрываю рот. Отпора на это у меня нет — нет слов или чувств ободрения. По крайней мере, не так спонтанно. Дайте мне несколько минут, и я придумаю что-то, удостоверюсь, что это обоснованно и логично. Но поток моих мыслей прерывается на середине, когда дверь в зал распахивается.

Мы оба поворачиваемся в ту сторону, и я тут же ощетиниваюсь.

— Время вышло, — приторный голос Кэсси раздражает меня еще больше, вид идеальной фигуры, облаченной в лайкру, совсем не помогает. Ее глаза полны обиды, более того, со смесью страха. Она шокирована увидеть меня здесь, и это нравится мне слишком сильно.

— Мы как раз уходим, — Миллер бросает резко, кладет руку мне на затылок и ведет забрать свой телефон, а потом к выходу из зала.

Сузив глаза, смотрю, как гордо она вышагивает по залу, бесстыдно наклоняется, потянувшись к носочкам, растягиваясь, после чего скользит вниз и с самоуверенной улыбкой садится на шпагат. Бриллианты, как всегда сверкающие на ее прекрасной шее, касаются пола.

— Пилатес, — мурлычет она, — просто чудо для развития гибкости. Так ведь, Миллер?

Смотрю на него, распахнув глаза, и надеюсь, что неправильно истолковала ее слова. Он ничего не говорит мне, и даже не смотрит уверенным взглядом.

— Достаточно, Кэсси, — выплевывает он, открывая дверь и осторожно меня подталкивая.

— Хорошего дня! — смеясь, кричит она нараспев.

Как только за нами закрывается дверь, я отстраняюсь от руки Миллера и разворачиваюсь к нему лицом, волосы хлещут меня по лицу.

— Что она здесь делает?

— Она арендует зал с восьми до десяти.

Я взрываюсь:

— Ты с ней спал?

— Нет, — ответ быстрый и решительный. — Никогда.

— Тогда, о чем постоянно твердит ее пронырливая задница?

— Пронырливая задница? — один уголок его рта приподнимается в скрытой усмешке. Только мое настроение не улучшается.

— Я знаю, что она шлюха, Миллер. Видела ее на приеме со старым, жирным, богатым мужиком.

Все признаки веселья тут же исчезают с его лица.

— Я в курсе, — говорит он просто, как будто это не важно.

— В курсе?

— Что еще, ты хочешь, чтобы я сказал? Она в эскорте.

Моя дерзость иссякла. Я не знаю, что хочу от него услышать.

— Мне надо на работу, — я разворачиваюсь, направляясь в женскую раздевалку, чувствуя жаркую влагу между ног. Проклятье!

— Оливия.

Игнорирую его и прохожу через двери. Чувство собственности, бегущее по моим горящим венам, шокирует, вернувшаяся дерзость превратилась во… что-то еще. Я не совсем понимаю, что это за чувство, но оно опасно. Я очень хорошо это осознаю. Плюхаюсь на скамейку и руками закрываю лицо. Она никуда не исчезнет. Она смелая и, очевидно, испытывает ко мне отвращение. Смогу ли я с этим справиться?

— Эй, — теплые ладони скользят вверх по моим бедрам, и я выглядываю сквозь растопыренные пальцы, чтобы увидеть Миллера, опустившегося передо мной на колени. Быстрый взгляд на раздевалку говорит мне о том, что мы здесь не одни. В другом конце примерочной две девушки в одних полотенцах, смотрят с интересом, но ни одну из них не заботит отсутствие одежды.

— Миллер, ты что делаешь? — снова смотрю на него, стоящего на коленях, и вижу бесстрастное выражение лица, только в глазах сочувствие.

— То, что делает мужчина, когда видит обожаемую им женщину разбитой.

Обожаемую? Не интересующую? Даже сейчас, когда я изо всех сил пытаюсь вести себя разумно, это слово вызывает во мне дрожь.

— Она мне не нравится.

— И мне порой.

— Только порой?

— Ты ее не так поняла.

— Не думаю, что как-то не так ее поняла. Я ей не нравлюсь.

— Потому что ты нравишься мне. Очень сильно.

Заинтересован. Обожаемая. Нравлюсь.

— Она тебя хочет?

— Она хочет все усложнять.

— Почему?

Он вздыхает, глубоко и долго, ладонями накрывает обе мои щеки, оказываясь со мной нос к носу.

— Она не видит дальше того, что ей уже знакомо.

Не видит дальше секса и гламура? Качаю головой, немного сбитая с толку, но больше всего раздраженная. Так она думает, что и Миллер должен придерживаться того же?

— Я хочу сбежать, — шепчу, ноги уже дергаются, готовые уносить меня от жесткой правды Миллера и его прошлого. Все и повсюду — постоянное напоминание. Не уверена, что могу пройти через это. — С тобой, — поясняю, когда волна беспокойства накрывает его лицо. — Все эти люди позволят нам быть?

— Сладкая девочка, я готов уничтожить все, что преградит мне путь к свободе, — он тянется и целует меня в лоб — жест такой ласковый, но полыхающий уверенностью. Или должен быть таким. Его глаза источали неуверенность, прежде чем он спрятал ее за закрытыми глазами. — Я тебя умоляю, не давай чужим оскорбительным словам встать между нами.

— Это тяжело, — позволяю ему покрыть поцелуями каждый миллиметр моего лица, после чего он отстраняется. Он взял неуверенность под контроль. Теперь его синие глаза умоляют. Он думает, что я позволю другим людям — Кэсси и кому бы то ни было еще, потому что я знаю, будут и другие — отпугнуть меня. Они не смогут. Ничто не сможет. — Я люблю тебя.

Он улыбается и поднимает меня на ноги:

— Я принимаю твою любовь.

— Ты это просто говоришь.

— Я когда-нибудь выиграю этот спор? — спрашивает он, изгибая брови.

Секунду раздумываю над его вопросом.

— Нет, — отвечаю коротко и уверенно, потому что он не сможет. Я никогда не узнаю, на самом ли деле он ее принимает. Слова никогда меня не убедят.

— Прими душ и переоденься, — он сжимает мои плечи и разворачивает к себе спиной. — Мы опоздаем.

Шлепок по попе приводит меня в движение, но та неуверенность, что я увидела в глазах Миллера, кажется, поселилась глубоко во мне. Если он не может унять мой страх, не сможет никто.

В нескольких кварталах от бистро мы застряли в пробке. Чувствую, как он изучает меня взглядом, поэтому, едва заметно улыбаясь, сама смотрю на него исподтишка. Он наклоняется и сладко меня целует.

— У тебя волосы немного растрепались.

Хмурюсь, пока он делает тщетные попытки заправить их мне за уши. А потом я улыбаюсь.

— У меня не было кондиционера, — потянувшись, рукой провожу по идеально уложенным темным волосам Миллера. — Надо было попросить позаимствовать твой.

Он перестает бороться с моими волосами и смотрит на меня удивленно. Улыбаюсь еще шире.

— Ты совершенна, — он развязывает мои волосы. — Они идеальны. Никогда их не обрезай.

— Не буду.

— Хорошо.

— Я выскочу здесь. Ты можешь повернуть здесь и избежать пробки.

— Не надо, я не спешу, — он отстраняется от меня и присоединяется к радостно-гудящему потоку других водителей, ладонью ударяя по центру руля.

— Это тебе не поможет, — смеюсь я. — И в любом случае, я спешу. Мне нельзя опаздывать, — быстро целую его в губы и выскакиваю из мерседеса.

— Оливия! — кричит Миллер мне вслед.

Поворачиваюсь и наклоняюсь, чтобы увидеть его.

— Всего пара кварталов. Я буду там через пару минут, — улыбаюсь его недовольному лицу и захлопываю дверцу, спеша к тротуару.

Я теряюсь в потоке людей, спешащих на свою работу. Это знакомо мне и не пугает, а в отличие от того странного чувства, которое я испытываю, когда спешу как муравьишка в толпе родных лондонцев. Поднимаю руку и поглаживаю плечо в попытке убрать дрожь, содрогаясь, когда она тут же возвращается. Что-то подсказывает мне обернуться, поэтому так я и делаю, но все что я вижу, это бесконечный поток силуэтов. Конверсы спешат без каких-либо команд из головы, и я начинаю обгонять людей, неловко, но не знаю, для чего. Повернув за угол, я снова оборачиваюсь, по телу пробегает знакомая дрожь, волосы на затылке встают дыбом.