— Полегче, сынок, — успокаивает его Тони, обращая ко мне полный тревоги взгляд. На смену боли в выражении моего лица пришел жуткий страх. Все в этом кабинете, за исключением меня, как бомбы замедленного действия. И первым срабатывает механизм Миллера.

Он ладонями ударяет по столу, обнаженным торсом наклоняется вперед, нависая над Кэсси. Она теперь шмыгает носом, потирая его, на лице самодовольная улыбка.

— Я просил не единожды. Если вынудишь меня сделать это еще раз, я не отвечаю за свои действия.

Он фырчит, выражая свое безразличие, и откидывается на спинку кресла. Вижу, как в выражение ее лица проскальзывает высокомерие. Бесстрашие.

— Улыбочку, — говорит она просто, кладя одну ногу на другую и ….. улыбается.

Я хмурюсь. Улыбочку? Чему здесь улыбаться? Нечему.

— Миллер, давай же, — Тони изо всех сил пытается придать ситуации хоть немного спокойствия, и я отчаянно хочу, чтобы у него это вышло.

Идеально изогнутые брови Кэсси выгибаются еще больше.

— Хочешь немного?

— Нет, — выплевывает Миллер.

Она дует губка, а потом они изгибаются в хитрую улыбку.

— Это впервые.

Я выдыхаю, закашливаюсь, не в силах сдержать ни одну из реакций потрясения, срывающихся с губ. Он принимает наркотики? Ко всему прочему, я теперь должна добавить еще и зависимость?

— Я, блядь, тебя ненавижу, — шипит Миллер, наклоняясь к ней ближе.

— Она тебя уничтожает.

Он нависает над ней, угрожающе, ладони на белой, лакированной поверхности стола сжимаются в кулаки.

— Она меня спасает.

Смех Кэсси холодный и озлобленный, когда придвигается ближе к нему:

— Ничто тебя не спасет.

Я абсолютно оцепенела, пытаясь переварить этот новый всплеск просвещения и одновременно отчаянно пытаясь найти в себе силы, которые мне нужны, чтобы помочь Миллеру. Я смотрю на Тони, глазами умоляя его вмешаться.

Слишком поздно.

Миллер перегибается через стол и хватает Кэсси за горло.

Я кричу.

Происходящее маниакально. Нереально. Миллер потерял контроль, а ненормальная женщина перед ним, вместо того чтобы бояться за свою жизнь, просто смеется.

— Бога ради! — Тони бросается к ним и за то, что вмешался, получает удар в челюсть, но вместо того, чтобы отпрянуть, он продолжает бороться сильнее. Он знает, так же хорошо, как я, что у всего этого только один конец, и он включает в себя Кэсси в больнице. — Отцепись от нее!

— Она гребаный паразит! — рычит Миллер. — Жизнь достаточно дерьмовая и без ее помощи!

— Миллер! — Тони ударяет его по ребрам, заставляя Миллера вскрикнуть, а меня вздрогнуть. — Отвали!

Миллер отталкивается от стола и оборачивается с бешеной злостью.

— Убери ее отсюда и отправь обратно в центр реабилитации!

— Мне не нужна помощь, — мерзко шипит Кэсси. — Только тебе нужна хренова помощь. — Она выворачивается из рук Тони и тянет вниз свое неряшливое платье, одергивая подол почти до коленей. — Ты готов рискнуть всем ради этого? — взмахом руки она указывает на меня.

Это? Это? Я, может, и шокирована развернувшейся передо мной сценой, но ее непрекращающиеся нахальство и оскорбления начинают меня бесить.

— Кем ты, нахрен, себя возомнила? — я встаю, тут же заметив, что Миллер прекратил свой решительный шаг. — Думаешь, пара истерик и неприятных слов сломают его? — подхожу ближе, чувствуя, как во мне растет уверенность, особенно, когда Кэсси закрывает свой грязный рот. — Ты не можешь его остановить.

— Тебе не меня стоит бояться, — она надувает губы. Просто еще больше слов, но от резкого тона, которым они произнесены, по спине бегут тревожные мурашки.

— Ну все, — Тони хватает ее за руку и тащит на выход. — Ты сама себе самый худший враг, Кассандра.

— Всегда была, — говорит она, смеясь, и позволяет вести себя к выходу без возражений и борьбы. Но потом она останавливается уже в дверном проеме и, спокойно обернувшись, шмыгает носом. — Приятно было с вами познакомиться, Миллер Харт.

Ее резкие слова охлаждают жаркую атмосферу в кабинете Миллера, сделав воздух вязким от напряжения. Дверь хлопает, вежливый жест сердитого Тони, и мы с Миллером остаемся одним.

Он нервный.

Я расстроенная.

Оба молчим, кажется, целую вечность, в голове прокручиваются последние десять минут, а промокшее тело и боль от удара по лицу медленно дают о себе знать. Меня начинает трясти, и я инстинктивно обхватываю себя руками. Защитный механизм. Ничего общего с холодом.

Взгляд приклеивается к полу, потому что я не смею и не желаю мучить себя видом Миллера в его полномасштабном приступе бешенства. За последние несколько дней мои глаза увидели гораздо больше, чем могут вынести. Эти срывы становятся слишком частыми. Ему нужна помощь. Жесткая действительность жизни Миллера продолжает становиться все более жесткой.

— Не надо прятать от меня свое личико, Оливия Тейлор. — Мягкость в его голосе неестественна, просто попытка вселить в меня легкость. Не уверена, что это может сработать. Не уверена, что что-то вообще может сработать. Моя способность прогнать демонов Миллера снова под вопросом, потому что, как я сейчас увидела, я только распаляю огонь. Мне это ненавистно. Ненавижу постоянные сомнения из-за всех тех, кто вмешивается. — Оливия, — я слышу легкий стук приближающихся шагов, но глаз не поднимаю.

Я качаю головой, подбородок начинает дрожать.

— Позволь мне увидеть этот искрящийся взгляд. — Теплота его ладони соприкасается с ноющей щекой, пробивая меня искрами боли. Вздрогнув, шиплю и отворачиваю от него лицо. Я уже знаю, что от сильного удара щека будет ярко-красной, и это еще больше разозлит Миллера. Он, кажется, успокаивается. Так и должно оставаться. Он не спеша поднимает руку, останавливаясь в зоне моей видимости. — Можно? — спрашивает он тихо.

Я сдаюсь, внутри и снаружи, сердце разбивается, слабое тело разваливается. Он молча ловит меня, как будто, ожидал что мое тело сдастся, и опускается со мной на пол, держа в своих сильных руках. Близость его обнаженного торса не производит обычного эффекта. Я плачу — отвратительным душераздирающим плачем. Все это слишком. Силу, которую придавал мне Миллер, как будто высосали из меня, осталось только слабость беспризорного ребенка. Я ему не подхожу. Не могу разглядеть его сквозь его темноту, потому что в процессе мой собственный мир утопает во мраке. Уильям прав. Отношения с Миллером Хартом невозможны. По отдельности мы едва функционируем. Вместе, мы мертвы и живы, как никто другой, одновременно. Мы невозможны.

— Пожалуйста, не плачь, — умоляет он, прижимая меня к себе, его тихий голос теперь искренний и естественный. — Не могу видеть тебя такой.

Я ничего не говорю, всхлипы не дают, даже если бы я знала, что сказать. А я не знаю. Лучшая моя часть всегда была сосредоточена на избегании жестокости мира. А Миллер Харт взял меня и поместил прямо в эпицентр этого мира.

И я знаю, что никогда не сбегу.

Он лицом зарывается в мои волосы и мурлычет эту успокаивающую мелодию. Отчаянная попытка повлиять на меня. Он чувствует мою подавленность. Он волнуется, и когда мурлычет минуту за минутой, а мои всхлипы не стихают, он тихо рычит и, встав со мной на руках, молча направляется в ванную.

Он усаживает меня на крышку унитаза, не чувствуя нужды быть аккуратным, и убирает с моего лица спутанные волосы осторожно, так чтобы не задеть ноющую щеку. Я, чувствуя жжение в глазах, наконец, позволяю себе посмотреть на него. В синих глазах, когда они сосредотачиваются на моей щеке, отражается ужас, и он делает глубокий, успокаивающий вдох.

— Подожди, — командует он резко, достает с полки над раковиной полотенце для лица и смачивает его холодной водой. Он быстро опускается передо мной на колени, держа в ладони мокрое полотенце. — Я осторожно.

Я согласно киваю и вздрагиваю еще до того, как холодная ткань успевает прикоснуться к моему лицу.

— Шшш. — Холод пробивает чувствительную сейчас кожу щеки, заставляя меня дернуться с болезненным вдохом. — Эй, эй, эй. — Его вторая ладонь ложится мне на плечо, удерживая меня. — Пусть уляжется. — Сделав глубокий вдох, готовлю себя к давлению, которое, знаю, от него последует. — Лучше? — спрашивает он, ища в моих глазах успокоения. Говорить нет сил, так что я жалобно киваю, лишая Миллера возможности видеть мои глаза, я их до боли зажмуриваю. Все ощущается свинцовым — глаза, язык, тело….сердце.