Ей-богу, трогательно! — Мою новую книгу[285] он набрал за 3 дня. Т<ак> ч<то> весьма и весьма его рекомендую. Напечатать у него книгу «моего» объема, формата и качества бумаги и обложки при тираже в 700 экз. обойдется около 800 марок, т. е. 200 дол<ларов>, но едва ли кто печатает таким высоким тиражом, т<ак> ч<то> будет дешевле, да и формат можно взять меньший. Договариваясь с Б<ашкирцевым>, пусть поэт предупредит, что пишет ему по моей рекомендации.
Насчет «одобрения» и «ободрения» у Чиннова Вы это очень верно заметили. Читали ли Вы № 7 «Мостов»? Там еще и Вейдле спел ему панегирик… «Мастерство, которое выше мастерства»!![286] И дался ему, Вейдле, почему-то чинновский «Иван Иваныч»[287] с восемью глагольными рифмами в 14 строках (я не против таковых, но в меру) и довольно курьезным «рыданием смерти» над гибелью полнейшего человеческого ничтожества! Ну а насчет организации хвалебных откликов от Чиннова не отстала Одоевцева. В «Рус<ской> м<ысли>» была ведь даже вторичная подвальная рецензия (Иваска)[288]. Как Вам понравилась «лимонадная» ее концовка? Думаю, что Иваск сослужил ею Одоевцевой плохую службу! Хоть и «вкусным», но все же быть лимонадом в литературном баре не очень-то лестно. Перед Страшным судом тем более. Тут бы водицы живой испить! Кстати, об организации рецензий: мое неизменное и святое правило их не организовывать. Никогда этим не грешил, предоставляя все случаю и доброй воле. Потому, вероятно, и рецензии о моих книгах в газетах были случайные и поверхностные (Биск, Завалишин, Филиппов). А о «Прикосновениях» в «Нов<ом> ж<урнале>» и вовсе рецензии не было[289]. Но вообще-то я на отклики жаловаться не могу: никто меня, действительно, никогда не обидел. Только Терапиано не только всегда ко мне придирался по мелочам, но и старался сказать что-нибудь неприятное (отчасти durch die Blume[290], как выражаются немцы, но все же) — он явно меня не переваривает.
Статью обо мне перешлите, пожалуйста, по такому адресу (без всяких добавочных объяснений): Mr A. Rannit 87–25.169 st. Yamaica 32, N.Y.
Что «ратуете» за Моршена — всячески приветствую и всецело разделяю Вашу оценку. И с Вашим определением Чиннова согласен.
Сердечный привет! Пишите!
Д. Кленовский
51
25 ноября <19>61 г.
Дорогой Владимир Федорович!
Получил Ваши «одностроки» (спасибо!), прочел и переслал, как указали, дальше.
Поскольку послали Вы их мне, как сами выразились, «на забаву», отнесся к ним не слишком серьезно. Хочу пополнить Вашу коллекцию классическим (и притом таким певучим) одностроком: «Волга впадает в Каспийское море» и надеюсь, что за это Вы внесете меня в список лиц, содействовавших оформлению Вашего труда.
В заключение в порядке «дружеского шаржа» отвечаю на Ваши одностроки тоже одностроком из разряда «пародий и поправок»:
О, зарой свои бледные строки![291]
— и перехожу к текущим делам, пожелав и Вам перейти к текущей (а не высыхающей на первом же футе своего странствования!) поэзии, которая Вам часто так хорошо удавалась!
Думаю, что никакими литературными новостями Вас не удивлю. Вы, наверное, в курсе их. Ну, скажем, что вдова[292] Ник<олая> Оцупа издала двухтомник его стихов[293] (честь ей и слава!). Или что дальнейший выход «Граней», по словам Тарасовой, под большим сомнением. Мой новый сборник печатается и будет, по-видимому, готов вскоре после Рождества.
Возможно, что удастся повидаться с Владыкой Иоанном Шаховским. Он пишет, что если его обратный путь в USA из Индии, где он сейчас на Всемирном конгрессе церквей, будет пролегать над Европой — он приземлится в Траунштейне[294].
Сердечный привет от нас обоих Вам и супруге! Слышал, что оба вы серьезно переболели. Надеюсь, что обошлось?
Ваш Д. Кленовский
52
8 июня <19>62
Дорогой Владимир Федорович!
Ваше письмо очень меня огорчило… Не суждениями о моих стихах, а Вашим упадочническим настроением. Вся причина Вашей душевной депрессии заключается, по-видимому, в том, что Вы потеряли веру в себя как в поэта. Если Вы не забыли, я уже неоднократно за эти последние годы пытался в письмах убедить Вас, что такие Ваши настроения преждевременны, что могут быть, и притом длительные, периоды молчания, из которых поэт выходит окрепшим и обновленным. Я лично, например, молчал 30 лет, и, как ни относиться к моим теперешним стихам, я в них, по сравнению со стихами моей юности, вырос и окреп. Вот и Елагин молчал почти 10 лет, его уже некоторые как поэта похоронили, а сейчас он, как видите, выступил со стихами, имеющими большой успех. Не буду повторяться, скажу только, что мои доводы в отношении Вас остаются в силе. Наконец, не надо быть обязательно превосходным поэтом, можно быть превосходным критиком, литературоведом и проч., и проч. Вот Горький все жалел, что не может написать хорошего стихотворения, даже Ходасевича спрашивал, действительно ли его, Горького, стихи очень плохи? Ходасевич подтвердил, а Горький в ответ: «жаль, очень жаль… Всегда хотел написать хорошее стихотворение!»[295] Но почему, собственно, понадобились Горькому именно стихи?? У него была другая дорога. И перед Вами лежат вне поэзии превосходные литературные пути!
Что касается долгого отсутствия от Вас отклика на мою книгу, то я расценил это как Ваше отрицательное к ней отношение и, как вижу, не очень-то ошибся. Впрочем, замечания Ваши показались мне на этот раз как-то особенно неубедительными. Мне представляется, что Вы лишь наскоро пробежали книгу, в стихи не вникли и во многом не разобрались. Чем иначе объяснить чисто фактические ошибки в Ваших суждениях? Предположить, что Вы утратили чутье в некоторых элементах поэзии, было бы слишком огорчительно. Вы многое уразумели как-то (простите!) по-обывательски, буквально. Ну вот, скажем, «этюд Шопена, строчка Блока»[296] — это ведь величина приблизительная, примерная — не приводить же в стихотворении список всего любимого! Это не имена, а символ, образ, намек (так же как сирень и липа) — пусть читатель заменит их в мыслях чем хочет своим. И в другом стихотворении никак я не мечтаю, как Вам это показалось, о том, чтобы, «от радости шалея, сложить наивнейшие строки»[297]. Это не мечта о будущем, а тоска по прошлому, по утраченному, по той юности, когда в таком настроении такое писалось (у меня ведь и сказано: «юность»). Вы проявили в этих двух случаях какое— то отсутствие воображения, фантазии, чего я именно от Вас не ожидал. Тут словно оправдались мои слова о том, что мои стихи «темны», т. е. не всегда и не во всем понятны. А ведь приведенные примеры относятся к самому в них ясному и очевидному! Что же тогда говорить о стихах с эзотерической сутью? Они «темны» для очень и очень многих, для Вас в том числе. Ведь Вы из моих стихов одобрили самые элементарные! По— видимому, все из области эзотерики Вам глубоко чуждо и такие стихи до Вас не доходят. Вы иронически отсылаете меня к… Алисе[298]. Следовало бы Вам лучше вспомнить «Орфея» Кокто[299] — это помогло бы Вам понять стихотворение о зеркалах[300], понять, что вопрос «но как туда войти?» относится не столько к зеркалу, сколько к смерти и что зеркало только вступление к теме о смерти. Кивать на Алису — это подход легковесный. И дальше, в этом же стихотворении:
