Сердечный привет Вам и Вашей супруге. Рад буду узнать, как чувствуете Вы себя на новой работе.
Искренне преданный Вам Д. Кленовский
29
12 ноября <19>56
Дорогой Владимир Федорович!
Очень порадовало меня Ваше письмо — и тем, что моя статья пришлась Вам по душе, и разными другими высказываниями, в частности о том, что Вы чувствуете необходимость совместного реагирования на «неприличные выходки». Этих последних — увы! — достаточно. Дело не водном только Померанцеве (Терапиано вообще меньшее зло). Вы, наверное, читали в «Н<овом> р<усском> с<лове>» совершенно бессмысленные словоизвержения «пушкиниста», «литературоведа» и «профессора» Гофмана[155], а в «Посеве» словесные упражнения какого-то Берлогина[156] (особенно характерна его рецензия о «Гранях»)? Не в том, конечно, дело, чтобы открывать огонь по каждому из этих джентльменов, а в том, чтобы среди литературных критиков появился и утвердился бы наконец такой, к которому хотя бы писатели-новоэмигранты чувствовали уважение и доверие. Вы, что называется, предопределены судьбой для этой роли, и, на мой взгляд, будет большой утратой для всей эмигрантской литературы, если Вы не займете в ней это место. Не нужно Вам непременно (хотя и это меня лично порадовало бы) включаться в сегодняшний, начатый мною, спор о критике, но важно «войти» вообще в эмигрантскую критику и занять там прочное место (оно Вам заранее обеспечено). Это, я уверен, явилось бы важным фактором в литерат<урной> жизни эмиграции. От души приветствую поэтому Ваше намерение написать о Моршене.
Мне придется еще, вероятно, выступить в «Н<овом> р<усском> с<лове>» с заключительным словом[157]. Я, впрочем, никак не любитель подобных стычек, и если решился на первую мою статью, то только потому, что меня вывел из терпения Померанцев, и, как говорят немцы, es wurde mir zu bunt[158]. Я полагаю, что с систематическим проявлением глупости и наглости в печати надо все-таки бороться, иначе они распускаются столь махрово, что задыхаешься. Что я теперь себе по гроб жизни (и даже после сего) нажил злейших врагов — несомненно. Любопытно, что Терапиано, писавший несколько месяцев тому назад в своей рецензии о моем «Спутнике», что этот сборник «на уровне предыдущих двух», ныне, в своем ответе на мою статью, говорит о поэтах (подразумевая, конечно, меня), у которых «вторая книга хуже первой, а третья — хуже их обоих». А сколько моих высказываний и Т<ерапиано> и П<омеранцев> просто исказили в своем ответе! Против поэтов-парижан я выступать и не думал, а «хулой на поэзию» назвал никак не стихи Г. Иванова (как уверяет П<омеранцев>), а лишь некоторые его о ней высказывания. Но я, само собой разумеется, знал, на что я иду и чем «рискую», т<ак> ч<то> все это меня ничуть не смущает. Из писем литерат<урных> друзей и знакомых я вижу, что все они со мной согласны. Какому-то общему настроению я моей статьей послужил, а значит, и достиг какой-то цели.
Жму руку. Искренне Ваш Д.Кленовский
30
29 марта 1957 г.
Дорогой Владимир Федорович!
Давненько Вам не писал, с рождественского поздравления. С тех пор оба всё болели и было не до писем.
Слыхал от Глеба Петровича, что Вы сдали какие-то экзамены, что ли, открывающие перед Вами путь к диссертации. Если правильно понял, это означает, по-видимому, что с донимавшими Вас «выпадениями глухих еров» теперь покончено и Вы можете заняться предметами более привлекательными, вероятно столь любимым Вами Хлебниковым?[159] От души желаю Вам всяческого в этом успеха! Чувствует только мое сердце, что для «литературной критики» (новое, принадлежащее перу Терапиано определение для поэзии и прозы) Вы на ближайшее время (надеюсь, не совсем!) потеряны… Рад был бы ошибиться.
Никакими интересными «европейскими» литературными новостями не располагаю. Ржевский писал, что покидает окончательно Швецию и перебирается в мае в Мюнхен. От общих знакомых слыхал, что Иваск летом переезжает в Швейцарию, где будет читать славистику в Базельском университете. Моя потасовка с Терапиано все еще мне отрыгается: он, видимо, так на меня зол, что спит и во сне видит, чем бы мне еще досадить. В каждой почти своей статье в «Рус<ской> мысли», на какую бы тему она ни была, он непременно плюет мимоходом в мою сторону. Не любят критики, чтобы их критиковали! А бедные писатели должны все терпеть…
Пишу, как и всегда, помаленьку; новой книги в ближайшие годы выпускать не собираюсь. Карпович попросил меня возобновить сотрудничество в «Нов<ом> журнале», и я посылаю ему стихи.
Сердечный привет и наилучшие пожелания!
Д. Кленовский
31
20 мая <19>57
…и свод, по-итальянски голубой,
И там, друг другу пожимая руки,
Мы почему-то счастливы с тобой!
[160] …писать стихи, простые как трава,
Которую ты топчешь под ногами
[161].
Дорогой Владимир Федорович!
Вспомнил Ваши стихи и еще раз очень, очень искренне пожалел о том, что Вы отрываетесь (не хочу повторить за Вами «оторвались»!) от поэзии…
Козьма Прутков сказал, что поощрение столь же необходимо талантливому писателю, сколь необходима канифоль смычку виртуоза. Правильно, конечно, но можно писать стихи и без канифоли, многие так делали. А о пушкинской «глуповатости»[162] вспоминать не стоит — не так уж это умно им было сказано…
Вы полагаете, что моя полемика с Терапиано сделала его еще заносчивее? Если так, то виноваты не поддержавшие меня в этом споре братья-писатели. Многие были со мной согласны, но открыто никто не выступил. Боялись, вероятно, нажить врага, а иные, м. б., даже и радовались, что Кленовский такового наживает. Это в русских правилах. Так и с татарами воевали. А иной критик хуже татарина. Только в «Возрождении» (февральская тетрадь) была статья по поводу этой полемики[163]. Редакция всецело поддержала мою точку зрения и привела много выдержек из моих статей, подчеркивая их «решительный, но корректный тон». Никак этого не ожидал от парижского органа.
Я, впрочем, не согласен с Вами, что моя полемика не привела к результатам. Они выразились конкретно в следующем.
Терапиано стал осторожнее обращаться с поэтами-новоэмигрантами, не так явно их игнорирует, чаще о них пишет. Признал наконец Лидию Алексееву[164], упоминает положительно о Елагине и т. п.
Он же не так безоговорочно расхваливает парижан, впервые находит и у них недостатки.
Мою точку зрения относительно Померанцева косвенно поддержал Г. Адамович в статье «О свободе поэта»[165] («Н<овое> р<усское> с<лово>»). Статья эта, в сущности, родилась в дыму затеянной мною перестрелки. На одно только плохонькое стихотворение Померанцева Адамович так бы не ответил.
