Получил все-таки (говорю «все-таки», ибо в другие поэтические адреса книга разослана давным-давно) сборник Одоевцевой[266]. Слышал о нем много хорошего, а потому прочел бережно и без ressentiments[267]. Однако своего «прохладного» отношения к О<доевцевой> не изменил. Стихи ее меня не радуют, не волнуют, мне как-то нечего с ними делать. Я ценю, конечно, их пеструю вязь, в них много разнообразия, занятности, немало разного рода удач и находок, но все они словно как-то ни к чему. Совсем неприятны мне ее вопли к читателям, заверения, что она пишет только для них. Психолог объяснит это тем, что О<доевцева>, в прошлом имевшая как интересная женщина успех у мужчин, ныне, постарев, ищет компенсации по другой линии, вымаливая себе успех у читателей. Отсюда и вся рекламная вокруг нее шумиха, ею же подогреваемая. Замечу еще, что с легкой руки «стихов во время болезни»[268] (написанных, я уверен, после таковой) О<доевцева> страдает в своих стихах перманентным гриппом, что превратилось уже в приедающуюся манерность. Ну, совсем, конечно, Вас всем этим рассердил! Sans rancunes![269]

Д. Кленовский

25 июля <19>61

Дорогой Владимир Федорович!

Получил сегодня одновременно В<аше> письмо и № 2 «Возд<ушных> путей» — величайшее спасибо, что добыли его для меня! Еще не успел, конечно, прочесть, заметил только, что Мандельштам на себя не похож, а Ахматова выглядит не так, как мне хотелось бы (раздобрела)[270]. Тех, кого долго не видел, сохраняешь в памяти такими, какими они были, и потом огорчаешься, что это не так! А вот в Вашем письме меня огорчило Ваше предположение, что я представляю себе Вас (как Вы выразились) «более глуповатым, чем Вы есть»! Ну откуда Вы это взяли?!?! И чем дал я Вам повод так думать? Как будто тем (так оно выходит по Вашему письму), что я просил не сердиться на некоторые мои суждения. Как будто сердятся только глупые люди! Вы, между прочим, не раз уже сердились и на меня, и на других, но это никак не признак глупости, а того литературного темперамента, который я в Вас как раз очень ценю.

Вы как-то серьезно отнеслись к слишком щедрому высказыванию обо мне г-жи Коноваловой[271] (Скопиченко — ее псевдоним, она автор и участник разного рода спектаклей в Сан-Франциско). Мало ли кто и как, справедливо или несправедливо, обо мне судит! Из подобных суждений я себе венков не плету, но и ответственности за них не несу. Статья из «Звонов Китежа» заинтересовала меня только потому, что в ней впервые дана оценка моим стихам с точки зрения их эзотерической сути, и только поэтому она и попала кое к кому на прочтение. Я ее лавровых листьев даже в борщ не кладу (такового, впрочем, на обед не получаю). Когда Вы пишете: «не такой критики Вы заслуживаете» — я несколько недоумеваю… Почему же все-таки «заслуженной» мною критики нет и высказываются обо мне как будто не те, кому следовало бы? Разгадка может быть отчасти в том, что организацией прессы перед выходом моих книг я никогда не занимался и не буду заниматься, считая это занятие не совсем приличным. Высказывались всегда кому вздумалось. А вот, чтобы не ходить далеко, у Чиннова книга[272] еще только набиралась, а статьи о ней были уже написаны (а то и набраны: Вейдле[273] в «Мостах»), и притом как раз теми, что надо: Терапиано, Адамович[274], Вейдле, а там, гляди, и Иваск подоспеет. Словом, все феи в генеральском литературно-критическом чине принесли к колыбели свои подарки. Я Чиннова как поэта очень ценю (Вы, кажется, не очень?), и я не против похвал ему, но организационная сторона этого дела весьма прозрачна (повторение того, что было и с Одоевцевой): хлопоты, просьба, в результате чего пишут и кто надо, и как надо. А вот с Присмановой, которую я ценю куда выше и Чиннова и Одоевцевой, не то получилось: ни одна литературно-критическая фея не подошла к ее могиле и не произнесла достойного надгробного слова; приходится радоваться, что хоть младшая ее сестра по перу Таубер[275] высказалась на страницах № 64 «Нов<ого> журн<ала>»[276]. А как будто Присманова заслужила лучшие похороны. Не знаю, какие будут у меня похороны, наверное, не хуже, ну, а к колыбелям феи со щедрыми подарками не подошли, за исключением одной: злой (Терапиано). Возможно, что я лучшего и не заслужил!

Статью из «Звонов» пошлите, пожалуйста, по нижеуказанному адресу, приложив записочку, что делаете это по моей просьбе: М-s О. Ylyin, 3760, Clay St., San Francisco 18, Calif<ornia> (Ольга Александровна Ильина).

Сердечный привет! Не забывайте!

Искренне Ваш Д. Кленовский

12 сент<ября 19>61 г.

Дорогой Владимир Федорович!

Рад был Вашему письму. Ваши «одностроки»[277] меня, признаться, очень заинтриговали, и за присылку их на прочтение буду весьма признателен. Удивлен я только, что Вы, ратовавший за большие полотна[278], стали вдруг миниатюристом! Я как-то не могу себе представить, как можно в поэзии обойтись одной строкой! Когда-то четырехстрочные «танки» считались пределом лапидарности. Любопытно будет очень познакомиться с Вашим tour de force[279].

Рекомендовать я могу (и очень!) типографию Башкирцева, Ивана Ивановича, в Мюнхене. (Y. Baschkirzew. Buchdruckerei. Hofangerstr. 73. Miinchen 8). У него по моей рекомендации печатали свои книги С. Маковский[280], Филиппов[281], Лидия Алексеева[282], Глеб Струве («Лебединый стан»[283]), Берберова (Ходасевич[284]) и др. Все были очень довольны. Человек он вполне надежный, цены у него недорогие (это подчеркнула в письме ко мне Берберова, избравшая именно Башкирцева после переговоров с разными типографиями в USA и Париже), выполнение заказов не затягивает и именно в издании стихов приобрел уже некоторый навык. К тому же он любит стихи и сам их (весьма наивно, конечно) пописывает. Никого не называя, я запросил его после В<ашего> письма, возьмет ли он сейчас такой заказ, и он ответил: «очень рад получать работы от поэтов, т. к. при этих работах душа отдыхает от мрази политической» и добавил в «стихах»: