— Я должна помочь ему дописать песню?

— Ты должна сделать так, чтобы ему захотелось ее дописать, — продолжал терпеливо объяснять Фред, удивляясь недальновидности собеседницы. — Он вновь должен испытать все переживания, от которых начал отходить. Дженни, — перегнулся через столик, приблизившись к девушке, — ты должна вновь разорвать начинающие заживать раны.

Девушка во все глаза таращилась на продюсера, переваривая услышанное. Он же не хочет, чтобы..?

— Я не понимаю… — прошептала она.

— Твою мать, не строй из себя идиотку! Я бы никогда не обратился к тебе с этим предложением, если бы не видел, как удачно ты устроилась на шее моего Максика.

— Это жестоко, Фред…

— Это пойдет на пользу всем нам и Максу, в первую очередь. Если он потухнет, то мгновенно станет никому не нужным, вновь вернется в вашу дыру или, что еще хуже, скатится ниже и кончит, как его родители. Да, я все знаю о вашей поездке, не спрашивай откуда.

Джейн беспомощно развела руками:

— Но как мне его вдохновлять? Раньше все получалось само собой, я никогда не делала ничего специально! — девушка чувствовала, как начинает дрожать нижняя губа — первый признак того, что она вот-вот разрыдается. Черт, это будет совсем не вовремя, но сил продолжать этот ужасный, отвратительный разговор не осталось. Она оглядела соседние столики в поисках поддержки, но ни одного обращенного к ней взгляда не обнаружила. Если кто-то и поглядывал, то косо, разумеется, думая, что богатый мужик дает отставку очередной любительнице легких денег. Боже, как все это мерзко!

— Мне тебя учить что ли? — Продолжал говорить Фред. — Переспи с ним и снова брось, приласкай на его глазах другого, сама приревнуй, да хоть ко мне, не важно! Устрой истерику, ударь, разбей еще одну машину! Как-нибудь выведи мужика из себя, черт возьми! Пока что он, как порох, готовый вспыхнуть от любого твоего поступка. Нам нужно разбудить его чувства, Джейн.

— Нет!

— Ты единственный человек, способный заставить Макса испытывать столь сильные эмоции, необходимые для творчества. Прежде чем отказываться, подумай хорошенько. Кроме того, — хитро подмигнул, — я хочу предложить тебе месячный оклад и систему бонусов за работу, — Фред послал воздушный поцелуй, читая по ее лицу малейшее изменение настроения.

— Я никогда на это не пойду! — возмутилась девушка потребительскому отношению продюсера. — Макс не робот, а живой человек, нельзя без зазрения совести играть на его чувствах и пользоваться результатами! Фред, нельзя строить бизнес на страданиях людей!

— Чушь! Не верю ни одному твоему слову! Уверен, ты тоже не горишь желанием становиться учительницей в сельской школе! Джейн, ты и сопливые детки… Туда ты эти туфли точно не сможешь надеть, увязнешь по щиколотку в навозе.

— Фред, — Джейн качала головой, отказываясь верить, что ей сделали это предложение. Платить, чтобы она издевалась над Максом? Боже, он чудовище… — Я отказываюсь. Это уже слишком, Фред. Мы с Максом расстались, я понимаю, что мы вряд ли когда-то помиримся, но он мне не чужой человек. Господи, Фред, он че-ло-век! Так нельзя, это неправильно, это не по-христиански!

— Вот религию сюда приплетать не надо, — отрезал продюсер. — Вижу, какая ты мать Тереза, слезы умиления наворачиваются, глядя, как благородно ты не лишаешь надежды, таскаясь на свидания в купленных им же шмотках.

— Все не так!

— Все именно так, Джейн. Можешь строить из себя жертву перед кем угодно, но я тебя вижу насквозь. И сам факт того, что ты до сих пор не ушла, а продолжаешь меня слушать, — говорит о многом.

Джейн дернулась, поднимаясь.

— Сидеть! — грохнул голос, которому мог бы позавидовать генерал многотысячной армии. Посетители и персонал ресторана беспокойно оглянулись на ругающуюся пару. Казалось, даже музыканты на миг сбились, но быстро сориентировались и продолжили играть, возвращая заведению спокойствие и порядок. Руки задрожали, колени подкосились, Джейн плюхнулась на стул, поджимая ноги и втягивая голову в плечи, потерла виски.

— Нет, Фред, все не так! — она еле сдерживала слезы.

— Ты дрянь, Джейн, расчетливая дрянь, — продолжал Фред, но уже значительно тише, чтобы его слова коснулись лишь ушей сидящей напротив девушки, — но это хорошо.

— Хорошо? — подняла удивленные и все еще испуганные глаза Джейн.

— Другая бы не зацепила нашу рок-звезду, другая бы не смогла заставить его переживать снова и снова бесконечное счастье и горе, другая бы не смогла рвать и клеить сердце бесконечное количество раз.

— Фред, я не специально, клянусь! Пойми меня, я не могу его обнадежить. Он столько раз ошибался в своей жизни, ему нет никакой веры!

— Два.

— Что два?

— Один раз он ошибался, максимум два. Примерно в твоем возрасте. Скажешь, ты не ошибалась? — прищурился. — Героиновая зависимость начинается после первого же приема, ну хорошо, он парень здоровый, высокий, после второго, — придвинулся совсем близко, Джейн казалось, что они вот- вот коснутся носами. — Две ошибки, Джейн. Два промаха, которые могут стоить ему целой жизни.

— Он бросал, но потом опять начинал!

— Дура! Ты себе вообще представляешь, что такое зависимость?

Джейн моргнула, предлагая ему продолжить.

— Ты знаешь, что героин самый опасный и смертельный наркотик? — шептал Фред, подобно удаву, не отпуская ее внимание ни на мгновение, — девочка, ты можешь представить себе ломку? Панический страх, мучительные страдания. Ты, иссушенная до костей, обессиленная до предела, еле дышащая жертва белого порошка, как будто со стороны наблюдаешь за собственным психическим и физическим разрушением.

— Ты чувствуешь лишь бессильную ярость, когда раздражают окружающие, даже самые близкие люди, животные, предметы, любой, даже тусклый свет. Ты словно тень, боящаяся подойти к собственному телевизору. Дико бесит веселый голос по радио. Каждый звук, подобно расстроенной скрипке, выворачивает наизнанку, ударяет по башке чугунной сковородой. Вместо привычной теплоты и расслабленности — кайфа — парализующая боль, вселенная боли и полная невозможность расслабить мышцы. Кровь пульсирует в висках, подтверждая опасения, что сердце вот-вот разорвется от бешеной нагрузки, тошнота и рвота, чихание и снова боль в костях и суставах. Невыносимая боль, тебе очень страшно, тебе кажется, что кто-то выкручивает твои суставы, выдирая их из суставной сумки. Причем, все это время ты отлично соображаешь, мозг работает на всю катушку, не позволяя ни на секунду забыться, заставляя насладиться каждым мгновением абстинентного синдрома, — глаза сверкнули.

— Наступает ночь, ты можешь раздвинуть шторы, выйти на балкон и вдохнуть свежего воздуха, но легче не становится. Ты не спишь — не можешь, ты думаешь только о дозе. Ты ловишь себя на том, что делаешь дорожку из муки. Смахиваешь ее и снова делаешь. А потом снова и снова. Из-за сухости во рту ты не можешь говорить, но не способна пить жидкость, ты забыла, когда в последний раз ела…

— А потом, дней через семь, боль начинает отпускать, ты снова начинаешь чувствовать свое тело, мышцы пытаются выполнять команды мозга. Но ты не радуешься. Наступает депрессняк, не покидающий тебя ни на мгновение в течение полугода. Теперь ты уже никогда не будешь одна, внутри тебя живет кто-то, кто постоянно шепчет, иногда переходя на крик, приказывает, убеждает, упрашивает, что тебе нужно принять дозу. Ты ходишь на работу, общаешься с друзьями, занимаешься сексом, но как только чуть-чуть отвлекаешься, сразу вспоминаешь эйфорию, недоступное теперь удовольствие, и начинаешь ненавидеть окружающих. Каждую ночь во сне ты ширяешься, просыпаясь с одной только мыслью, — пойти и найти.

Девушка могла лишь испуганно хлопать ресницами, прижимая руку к груди, думая о своем Максе. Нет, Фредерик не сказал ничего того, что она бы не знала, но почему-то казалось, что весь мир перевернулся. Одно дело читать о страданиях людей и видеть замкнутого, раздраженного Макса, ни в какую не соглашающегося обсуждать свои муки, и совсем другое слышать все это от столь опытного человека, как Фредерик. У Джейн не возникло сомнений, что продюсер описал состояние, через которое пришлось пройти Максу, настолько красочно описал, что у девушки заболело сердце, лопатки и голова, словно она сама вступает в период ломки. Боже, как это страшно. Боже!