Очнись, Джексон.

Если только не чья-то шутка. Я неуверенно шевелю кончиками пальцев на руках. Если и есть какой-то успех, то только мизерный. Голова становится тяжелее всей массы тела.

У меня мало времени, Перси. Все, что ты должен знать – у меня и Беатрис все в порядке.

– Нико? – моя реплика выпускает в водную гладь рой пузырьков.

Воздух иссяк окончательно.

Отлично. А теперь поднимай свой зад, Джексон. Тебе пора.

В это мгновение кто-то словно приоткрывает окно, и в легкие попадает жизненно необходимый кислород. И его хватит, чтобы предупредить Нико. На одно единственное предложение.

– Мы отправляемся в Нью-Йорк…

Я знаю.

Голос ди Анджело чуть дрогнул, и он поправляет:

Мы знаем.

– Как ты связался со мной? – на одном вздохе произношу я.

Знакомый издевательский смешок.

В конце концов, я – сын Аида. Встретимся на шестой авеню.

И вода словно выливается через раму того самого окна. Синяя темнота спадает, а перед глазами восстает деревянный пошатывающийся потолок. Нико жив. Беатрис жива. А мы направляемся в Нью-Йорк. Только зачем?

Прежде, чем я успеваю задать себе этот вопрос, слышу чей-то знакомый голос:

– Нет.

– Ты должна поесть, – упорствует второй, не менее знакомый.

– Не голодна, сказала же.

– Дай мне хотя бы сменить тебя…

– Пайпс, – резко одергивает Аннабет, – я очень благодарна тебе за поддержку, но, к счастью, не нуждаюсь в ней.

Они замолкают. Я слышу, как за иллюминатором свирепствует ветер. Погода не улучшилась. По-моему, стало только хуже, но я отчего-то не чувствую холода. И только сейчас замечаю, что тяжесть не спала. Только на этот раз это не давление, а груда теплых одеял.

– Ты так изменилась за последний месяц, – тихий, пустой голос Пайпер раздается в глухой тишине некстати. – Не понимаю, почему, Аннабет? Мы были лучшими подругами.

– Все в порядке.

– Нет, не в порядке. Ты говоришь это каждый раз, когда я пытаюсь начать разговор, – упрямо повторяет дочь Афродиты. – Мы не чужие люди. Ты можешь мне доверять.

– А что, если я просто не хочу разговаривать с тобой на этот счет?

– Но для этого должны быть причины.

Голос МакЛин делается ломким. Я ощущаю, как каждое слово, будто пощечина, опускается на ее лицо. К несчастью, эту Аннабет не останавливало даже тот факт, что ее подруга готова вот-вот расплакаться. Ее вообще ничего не остановит.

– Это все, что ты хотела обсудить? – спрашивает Воображала едко. – Потому что я таки не хочу обсуждать это с тобой.

Самая звонкая из всех пощечин. Пайпер встает со стула, и тот отзывается тихим скрипом. Она не посмела хлопнуть дверью. Не посмела возразить. Не позволила себе оскорбить Чейз. Почему же Аннабет позволяет себе это? Я надеялся, что услышу ее тихий плач, всхлип, пусть даже ругательство. Но ничего этого не было. Есть только тихое постукивание где-то наверху и звук завывающего ветра за окном иллюминатора.

Безразличие. Ей безразлична участь каждого из нас. В особенности меня.

Вспоминая то, как всего несколько часов назад мои губы касались ее, я невольно становлюсь свидетелем того, как меняется мое отношение к ней. Не любовь? Не ненависть? Не злость? Не доброта? Это что-то смешное. Что-то не сочетаемое, но соединившееся по воле случая.

Она сидит у стола. В углу комнаты, не замечая при этом, что я уже давно наблюдаю за ней. Сутулая спина, разметавшиеся по плечам золотые локоны и тени, что скачут по ее голубому пуховику. Несколько раз она передергивает плечами, что-то бормочет под нос. Такая знакомая. Такая до боли родная. Моя. Моя Аннабет, которая уже давно мне не принадлежала. Холодная, озлобленная и чужая, а сердце по-прежнему щемило в груди из-за отвратного, непонятного и все такого же чужого желания обнять ее за плечи.

Нужно бы забыть об этом. Сосредоточится на том, что важно – жизни миллиардов людей зависят теперь от семи полукровок. Сконцентрироваться на том, что мы должны остаться в живых, каждый из нас. Но я не могу. Хочу и не могу. Вспоминая, как обнимал Аннабет прежде, как таял в руках этой вредной девчонки, и как переживал рядом с ней сотню смертей и жизней.

С каждым нашим столкновением становилось ясно – чем дальше она отталкивает, тем ближе я хотел быть рядом с ней.

– Ну, что ты так смотришь на меня? – насмешливым голосом произносит она.

Я прихожу в себя как раз в тот момент, когда Аннабет встает со стула и бредет к моей кровати.

– Я…

– Молчи. Ты слишком долго пробыл без сознания, – своим обычным, строгим тоном произносит Чейз, присаживаясь на корточки рядом с постелью.

Ее ладонь касается лба, а затем она облегченно вздыхает.

– Хвала богам, – улыбается она. – Лихорадка прошла.

Я недоуменно хмурюсь.

– Да, Джексон. В конце концов, ты не Геракл и не Ахилл. Как себя чувствуешь?

– Мне можно говорить? – растерянно спрашиваю я.

Воображала улыбается. Удивительной, необыкновенной улыбкой.

– Значит лучше. Яд гончих слишком сильная штука.

И воспоминания огревают меня по голове в эту же секунду. Я был на грани. Это было слишком близко к смерти. Когти вошли слишком глубоко, занося в кровь смертоносный яд. И говоря смертоносный, я никак не преувеличиваю, вспомнить хотя бы создателя гончих.

Я ежусь.

– Холодно? – тут же находится Аннабет. – Мы нашли всего два одеяла, и одно из них пришлось отдать Талии. Пыльники не согревают, да?

Все равно, что я снова концентрировался на поднятии волны, представляя, как она зарождается во мне самом. Чувство – огромное, ластящееся цунами, что не уничтожает, а обволакивает меня, оставляя после себя приятную дрожь. Стараясь не подать виду, я спрашиваю:

– Поэтому я лежу на животе? Ты выводила яд?

Аннабет закатывает глаза.

– Больно мне нужно твое спасение, Джексон. Но тебе лучше не двигаться до прибытия.

– Это будет сложно, учитывая, что в пути нам осталось провести двое суток, – шутливо бросаю я.

Вот только Воображала почему-то напрягается. Заглядывает в самую душу своими стальными глазами и расстроено качает головой.

– Я же говорила, ты пробыл без сознания слишком много…

Приходится привыкнуть к той мысли, что полукровкам нельзя быть эгоистами.

– Сколько? – опустошенно спрашиваю я.

– Несколько часов до начала представления, – хрипло отвечает Аннабет.

Я собираю всю силу воли в кулак и привстаю на локтях, чтобы оказаться с ней на одном уровне. Она пытается отстраниться, но прекрасно понимает, что это не поможет. И потому, когда я выхватываю ее локоть свободной рукой, она даже не сопротивляется.

– Чтобы не произошло с нами в прошлом, я не дам тебе умереть, ты поняла меня? Не бросайся в самую гущу событий, иначе я полезу за тобой, ясно? – слишком уверенно говорю я. – Без глупостей, Чейз.

А затем происходит самая невероятная вещь, которая случалась со мной на протяжении всей моей жизни (а случалось со мной, поверьте на слово, не мало).

Ее губы – сухие и жаркие – касаются моего лба. Короткий, рваный поцелуй, пробуждающий внутри меня волну неистовых, спрятанных эмоций.

– Хватит звать меня по фамилии, – говорит она шепотом, чтобы затем встать и уйти прочь.

В этот момент я самый счастливый человек на всем земном шаре. Невероятное счастье заполняет меня до самых краев, а заметная перемена в поведении Воображалы, которая еще пару минут назад кидалась на Пайпер, не бросается в глаза.

Единственное, что по-настоящему тревожит меня – отблеск, мелькнувший в глазах Аннабет. То ли отраженье света настольной лампы, то ли… Сверкающие мириадами звезд слезы.

Blueneck – Seven

Groove Addicts – Last Days

– Спящая красавица, – я узнаю этот издевательский тон и встречаюсь взглядом с голубоглазой Талией.

Все взоры и так прикованы ко мне: ослабевшему, опирающемуся на бортмачту Перси Джексону, некогда герою Олимпа (если бы сейчас этот титул сыграл в войне богов какую-нибудь роль). А Грейс не сделала мое появление более «внушающим».