Он улыбался. Сумасшедшей, лишенной всякого смысла улыбкой человека, который потерял в одно единственное мгновение все самое дорогое. Сейчас мною овладело отвратительное чувство счастья: я не знала своей матери, значит, была чуточку счастливее этого растрепанного, искреннего парня с огненными глазами.

Его история была краткой. Непонятной, сумбурной и дезориентирующей. Лео продолжал выстукивать странный ритм костяшками пальцев. Все чего мне хотелось – обнять его. Не изменить его прошлое, не повлиять на ход событий в будущем, а просто дать понять – он не один. Ведь так часто, этого понимания не хватало мне самой. Но прежде, чем он позволил мне коснутся себя, Вальдес мотнул головой и продолжил:

– А потом появилась она. Странная и уродливая, со своими лохматыми волосами. Ох, как же она бесила меня. Мы провели вместе неделю, и это были худшие дни за всю мою жизнь! – почему-то Вальдес повысил голос, – но, знаешь, единственной хорошей ее особенностью было то, что она не боялась испачкать руки. Извозится в грязи, а потом станет смотреть на меня своими золотыми глазами. Сядет и смотрит. Нормальный бы человек так смог?

Лео оборачивается ко мне. В ответ я качаю головой, боясь проронить хоть слово.

– Это было в чужом городе, где я никого не знал, кроме нее. Ждал только, когда эти муки кончатся. Правда, она отлично готовила. И шила тоже неплохо. Как-то она подарила мне холщовую армейскую куртку, сказав, что ее бесит мой костлявый вид. Она страшно меня раздражала. – голос друга странно надломился, – а потом мне пришлось уехать. Случилось это как-то сумбурно, я даже не знал, что придется покинуть ее так быстро. Она все стояла и смотрела на меня своими золотыми глазенками. Ухмылялась, наверное. Избавилась от груза, что повис у нее на шее, так я думаю. А потом, вдруг поцеловала и сказала: «Не было этого, Вальдес, запомнил?» и ушла. Мне нужно было спешить, а у меня и сил не было, Би. У нее походка странная: обнимет себя за плечи, ссутулится, как обидевшийся ребенок, и бредет, не различая дороги.

Стук его пальцев замер, словно забыв ритм. Мои губы ныли от боли, чувствовался металлический вкус крови – я искусала их до странного колющего ощущения на кончике языка. В историях Вальдеса нет и толики лжи. И мне больно, по-настоящему больно за этого парня.

– Она меня жутко раздражала. Но я обещал вернуться, я поклялся. Странно только, прошел год, а я так и не нашел ее. Переехала, сбежала, не желает видеть. Это неправильно. Она там одна, а я здесь с вами. Я могу с тобой говорить, а ее ото всюду гонят, разве это честно?

– В жизни мало честного, – сипло отзываюсь я.

– Ненавижу ее. Страшная и уродливая. – улыбается Вальдес.

– Влюбился, да?

Он тяжело вздыхает. Кажется, вместе с этим вздохом уходит вся его боль. Я накрываю его замершую ладонь своей, но он не оборачивается. Смотрит прямо перед собой, будто гипнотизируя тени, замершие на стенах. В глазах друга погас странный огонек. Он наедине с девушкой-мечтой, которую ему пришлось оставить. Лео снова вздыхает, качает головой, монотонно раскачивается из стороны в сторону.

– Я ведь обещал ей, Би. Как же можно нарушить клятву?

– Ломай стереотипы, – выдаю я тихо, – нет ничего невозможного.

– Но если судьба…

– Судьба – абстрактное понятие, Лео. Все мы не сидели бы здесь за одним столом, если бы отдались воле случая. Да, я благодарна судьбе за встречу с Аннабет и Перси. В действительности, они лучшее, что было в моей жизни. Но я не позволю какому-то стечению обстоятельств отобрать у меня их. – моя ладонь сжимает холодные пальцы Вальдеса до слабого хруста, – борись, Лео. Она бы этого хотела.

Наконец, друг поднимает на меня свои глаза. Тлеющий прежде огонь сияет в своем прежнем игривом танце. Лео Вальдес ожил. Он улыбался, не вымученно, по-настоящему улыбался незнакомому человеку, которому открылся, которому доверился.

– Почему я говорю тебе все это? Накипело, видимо. Тебе хочется доверять, Би. Ты кажешься… лучезарной, – запинаясь, говорит Вальдес. – У тебя глаза добрые. И ты светишься добротой. Ты вообще похожа на солнце.

Он бормочет, запинается и снова бормочет несуразные вещи, над которыми хочется смеяться. Но я улыбаюсь этому открытому, пусть и несчастному парню с тяжелой судьбой. Почему эта участь преследует всех друзей Чейз и Джексона? Я не знаю ответа на этот вопрос. Перед глазами плывет полумрак коридора, витиеватый узор обоев, настенные часы, стрелки которых качнулись к трем часам ночи. И, наконец, его горящие глаза. Совсем близко. Кажется, он обнимал меня, но я не сопротивлялась, так уютно и тепло мне было.

Его рука касается моих спутанных волос. И снова это странное бормотание:

– Я клянусь тебе, Калипсо… Я найду тебя…

Прежде, чем я успеваю понять, к кому обращается мой друг, облачная пелена очередного кошмара растворяет меня в ночном мраке.

====== V ======

ЧАСТЬ V

Перси

Here, here comes this rising tide so come on

Put on your war paint

Я прежде и не замечал, какие у нее странные всклоченные ресницы. Не то, чтобы я очень интересовался чужим волосяным покровом, но обычно все мое внимание привлекали только стальные, самоуверенные глаза цвета осеннего, промозглого неба. А теперь, глядя на то, как изворотливо она свернулась на автобусном кресле, смешно хмурясь каждому новому толчку машины, я, наконец, заметил ее ресницы. Боги, что Афродита делает с людьми. Неужели и Джейсон чувствует тоже? И Фрэнк? Рассматривают сонное, растрепанное, такое знакомое и, казалось бы, изученное до каждой родинки лицо. Это ведь скучно, невероятно нелепо и странно, но я-то почему-то этого не испытываю. Все, что есть – это тепло, как будто бы Аннабет прямо сейчас сжимает мою руку. Как будто я снова под строгим наблюдением этих грозовых глаз. Я даже сомневаюсь, спит ли она сейчас – лицо ее по-прежнему выражает тысячу и одну эмоцию: удивление, восторг, детское недоумение.

Неожиданно Аннабет сжимается, как от удара. Корчится, шумно выдыхает. Нет, снова это.

– Аннабет, просыпайся.

Девушка цепляется за мою кофту, что-то невнятно бормочет. Черт, я не знал, что будет так плохо. Я встряхиваю ее за плечи. Кажется, мы привлекаем слишком много внимания: попутчики оборачиваются на нас.

– Аннабет, давай. Просыпайся, – уже громче повторяю я.

Наконец, она открывает глаза. Тяжело дышит, впивается в покров моей кофты ногтями. Знаю, ей нужно отойти. Они снова беспокоят ее. Они беспокоят нас. Кошмары, что стали теперь едва ли не ежедневными нашими гостями, гнали нас вон из постели. Сколько недель за эти полтора года мы провели без ужасов, которые ждали нас в сновидениях? Я знаю, что спал чуть больше Энн, пусть и кажется, что она все еще держится. Зазнайка не подаст виду, а вымотает себя до изнеможения.

Я улыбнулся, обнимая ее так крепко и нежно, как того позволяли ее ребра.

– Проснулась?

– Я что-то пропустила? – сонно, как ни в чем не бывало, спрашивает Аннабет.

Вот, снова она за свое. Ладно, хватит с нас выяснений отношений. Однажды она просто схватится за свой кинжал, и тогда на одного героя станет меньше.

– Все спят, а ты по-прежнему в курсе всех событий, Зазнайка, – целуя ее в макушку, говорю я.

– Сколько еще?

– Не больше часа, – прикидывая километраж, отвечаю я.

– Ни монстров, ни других полубогов?

– Чисто.

Аннабет хмурится и отворачивается к окну.

– Странно все это…

Я и сам был в некотором шоке от спокойствия, которое царило вокруг семи полукровок¸ что свергли Гею, доставили кучу неприятностей остальным тварям и вернули олимпийцев в их прежнее, адекватное состояние. Но, честно говоря, я даже не радовался этому. Я – полукровка, а значит само слово «спокойствие» не вписывается в мой повседневный график.

Знаю только, что не скажу о своих догадках Зазнайке.

– Может быть, нам впервые в жизни повезло, – как можно более уверенно произношу я. – Или монстры решили взять отгул. С кем не бывает?

Аннабет оборачивается ко мне. У нее очень пронзительный, изучающий, долгий взгляд. Я надеюсь, она скажет мне что-нибудь приятное, но это – Аннабет, а это – я.