Феликс ждал, и Георгию пришлось спуститься с крыльца и устроиться на снегоходе за его спиной, плотнее запахнув пальто.

— Держись, я с разгоном, — Курышев обернулся через плечо и принял с места, взметая снежные фонтаны.

Сани тронулись, звеня бубенцами. Снегоход обогнал их на дороге, повернул в открытое поле, к берегу пруда. Курышев все прибавлял скорость. Георгий вцепился в скобу сиденья — руки без перчаток озябли. Он закрывал шарфом подбородок, но ледяная крошка секла глаза и щеки. Не хватало еще слечь с воспалением легких.

На открытом пространстве Феликс начал выделывать виражи, огибая кусты и кочки. Георгий пару раз чуть не слетел с седла. Ощутил уже нешуточный страх сломать шею или попасть ногой под полозья снегохода. Он крикнул:

— Давай потише!

Тот не ответил. Георгий окончательно уверился, что трюки эти не просто бахвальство, что Феликс и правда готов покалечить его всерьез. Курышев правил на озеро, но у березовой рощицы ему пришлось сбавить скорость, и Георгий с облегчением вывалился из седла в пышный сугроб.

Муж Алены остановился метров через сто, заглушил мотор. Растирая уши, Георгий поднялся, ожидая, пока он подойдет.

— Ну, что скажешь?

— Хорошо в лесу, — Георгий растирал озябшие уши. — Свежий воздух.

Помолчав секунду, Феликс пошел напролом:

— Думаешь, самый умный? А мы все — бараны? Мутишь чего-то с Володей без нас, за нашей спиной. Сливаешь активы на свои приватные счета?

Георгий прямо посмотрел ему в лицо с тем холодным бешенством, которое, он знал, отрезвляюще действует на людей.

— Каждый мой шаг согласован с Володей.

— Да Володе посрать на все, его уже черви жрут! Ему посрать, что мы теряем миллионы, на его век хватит!

— На твой тоже, — проговорил Георгий, потирая руки, мысленно взвешивая, куда бить — в челюсть или в корпус.

— Кому нужна эта легализация? — визгливо заорал Курышев. — Мася крутил понятные схемы, все катилось как на лыжах! Под кого ты режешь бизнес, под своего сынка? А Глеб, а я с Аленой?.. Кого ты решил натянуть? Я пятнадцать лет ишачу на семью! А ты пришел, такой красивый, на все готовое!..

В эту минуту Георгий Максимович понял, что Феликс не опасен. Его жрали черви мелких пороков, он кипел изнутри мелкой житейской завистью, которую разожгли в нем советчики, Румянцев и третий эшелон команды Ларисы. Им нужно было пропихнуть в совет своего дурака, послушное ничтожество.

— Ты же умный человек, Феликс, — Георгий решил действовать грубой лестью. — Румянцев хочет стравить нас с тобой, чтобы вернуть себе полный контроль. Скажи прямо, чего ты хочешь? Кабинет с двадцатилетней секретаршей? Золотую табличку на дверь, красивую должность? Изволь, хоть сегодня. Или ты хочешь определять стратегию? Тогда давай сядем — ты, я, Максим, Володя. Передам тебе всю черную бухгалтерию, мне эти проводки осточертели, как тебе твоя жена. А сам поеду в Баден-Баден.

— Из-за твоей бухгалтерии мы каждый день теряем миллионы! — повторил Феликс с раздражением, но без прежнего пыла. Георгий кое-как отряхнул снег с пальто:

— Ладно, обсудим это с Володей. Я пошел, у меня уже яйца к ширинке примерзли.

Он повернулся к Феликсу спиной и направился к дороге. Снег, набравшийся в туфли, таял. Он шагал словно в ледяной воде.

— Ты пожалеешь! — крикнул Курышев ему вслед. Было понятно, что этот холеный, балованный дурак с бараньими глазами не успокоится, пока не расшибет лоб об ворота. «Убить его, что ли? — стуча от холода зубами, спросил себя Георгий. — Или Румянцева?»

Сани, звеня колокольчиками, поворачивали из-за опушки. Кучер настегивал, лошади мотали хвостами. Игорь в накинутой на плечи медвежьей шкуре сидел по правую руку от Володи, полудевочка в кокошнике устроилась в ногах хозяина, положив голову ему на колено. По знаку Володи кучер придержал коней.

— А Феликс? — спросил политик с некоторым любопытством.

— Под лед провалился.

— Шутишь?

— Шучу.

Усевшись в сани, Георгий развязал шнурки, вытряхнул из туфель снег и ледяную воду.

— Ты как-то не по погоде оделся, — заметил Володя. — Здесь не Стамбул.

В очередной раз он давал понять, как обманчива сонная медлительность человека-медузы. Политик уже откуда-то знал, что Георгий обсуждал с парой турецких компаний инфраструктурные проекты вокруг трубы. Вечно казавшийся рассеянным, он цепко держал в уме все нужные цифры, имена, подробности. Похоже, в обмен на прочие радости жизни он получил от кого-то дар видеть людей насквозь.

С досадой Георгий заметил, что Игорь продолжает свои глупые игры. Как ни в чем не бывало, он глазел по сторонам, делал фотографии на телефон. «Ты что творишь?» — спросил его Георгий взглядом, прибавив крепкое слово. Тот молча, упрямо сжал губы. Володя, конечно, заметил и это.

Сани подъезжали к охотничьему хозяйству. Ряженые в лимузинах и охрана добрались короткой дорогой, Семенков уже встречал хозяина частушками и звоном бубна. Возле рубленой избы накрывали столы, официанты несли кипящие самовары, водку, связки баранок. Неподалеку, за домом, достраивали снежную крепость из ледяных кирпичей. Молодые охранники, хохоча, тащили на горку безобразное чучело Масленицы.

Володя, ряженые, а с ними Игорь отправились осматривать подворье, зверинец, страусов и волка, недавно пойманного в капкан. Злой замерзший Георгий остался отогреваться чаем в избе, сунув ноги в принесенные кем-то сувенирные валенки, расшитые золотой тесьмой.

Глеб Румянцев зашел в избу, тоже налил себе чая. Феликс, очевидно, успел пересказать ему их разговор в лесу.

— Ты ведешь себя неправильно, — глядя на Георгия из-под густых бровей, заявил Глеб. — Так не делается. Ты здесь в гостях.

Он стоял перед ним, расставив ноги, — коренастый, плотный, с волнистыми темно-русыми кудрями, которыми он, очевидно, гордился. Георгий остался сидеть:

— Кажется, я в гостях не у тебя.

— Я говорю — здесь, в Москве, ты в гостях. Здесь так не разговаривают с людьми.

Георгий пожал плечами:

— Если тебе что-то нужно от меня, говори прямо. Какого черта подсылать этого пуделя?

Глеб покраснел:

— Ты много о себе понимаешь. Я вижу все твои дела. Думаешь, Володя тебя прикроет? Володи скоро не будет… Тебя взяли шестеркой, счетоводом вместо Маси, а ты хочешь наживаться, как равный партнер?

Георгий Максимович ощутил в желудке тяжелый слизистый ком омерзения к себе; к тому, во что он превратился за последние несколько месяцев. Он прикрыл глаза, чувствуя, как пульсируют жилы на шее. Успел подумать мельком, что главная причина любой войны — это чувство униженного достоинства. Война спасает от позора.

— Ты должен… — начал было Глеб, но Георгий порывисто встал, выплеснул под ноги Румянцеву остатки чая и выругался коротким, грубым матом.

— Там и рассказывай, чего кто должен. Ты, кусок жеваного мяса.

Румянцев побелел, глаза полезли на лоб. После озноба Георгия бросило в пот, он толкнул плечом тугую дверь, вышел на воздух.

Похолодало. Хрустальный череп луны висел над елками. На горе, под фонарем, шла битва за снежный городок. Лакей в бархатном кафтане, в шапке с лисьей опушкой бежал со всех ног, тащил к столам поднос с пирогами, укрытый рушником. Из карманов фартука торчали бутылки.

Георгий задержал халдея, глотнул прямо из горлышка холодной, обдирающей глотку хреновухи. Взял пирог, надкусил, надорвал зубами.

В поле, у снежной крепости, стоял гвалт: звук ударов, радостные вопли, звон бубенцов. Снежки летели, рассыпаясь, сверкали радужно под фонарем. Ряженые мутузили друг друга, Семенков выкрикивал: «Ату его! Бей! Добивай!» Георгий увидел Игоря, взбегающего на горку, и стройного охранника в черной униформе. Парни столкнулись, опрокинулись в снег. Володя наблюдал за битвой, сидя в санях.

От сараев крепко пахло звериным духом. Облезлый волк с покалеченной лапой, с узкой щучьей мордой, метался в тесной клетке. Георгий просунул ему кусок пирога, но зверь не стал даже обнюхивать подачку.

— Иллюзия, говоришь, космическое сознание? — спросил Георгий воображаемого собеседника. — Врешь. Жить хочешь, сладко жрать и трахаться… А вдруг там никакая не улитка, а сам Иисус Христос? И бултых тебя в горящую смолу. На триллион чертовых лет.