В Венеции(«Всю ночь — о, бред! — в серебролунных залах…») Всю ночь — о, бред! — в серебролунных залах Венеции я ворожу, вещун, и веют мглой отравленных лагун ее дворцы в решетчатых забралах. Всю ночь — за звуком звук шагов усталых: в колодцах улиц камни, как чугун. И головы отрубленные лун всплывают вдруг внизу, в пустых каналах. Иду, шатаясь, нелюдим и дик, упорной думой растравляю рану и заклинаю бледную Диану, а по стенам, подобен великану, плащом крылатым затмевая лик, за мною следом — лунный мой двойник. СНЫ «Полжизни душно-плотской яви…» «Так, ты жилище двух миров…» Тютчев. Полжизни душно-плотской яви и недостойной суеты; полжизни — сон, и тот же ты живешь, томясь, в другой державе, в тоске, в слезах по горней славе тайноречивой красоты. В тебе душа как бы двойная: мятежной гордости полна, грешнее грешного одна; другая — о, совсем другая! — все шепчет что-то, засыпая. Проснулась… и не помнит сна. «Дремлют древние развалины…» Дремлют древние развалины, плющ повис над крутизной. Мысли небом опечалены, тишиной и глубиной. Облаков пещеры дальние отражаются волной, дышат марева зеркальные подо мной и надо мной. А в душе виденье тайное: тенью мира — мир иной. Снится ей необычайное, сон земной и неземной. «В горах скалистых, по земле…» В горах скалистых, по земле песчаной, солнцем обожженной, бреду я в предрассветной мгле — и на обрывистой скале остановился, пораженный. Безлюдна древняя земля, к пустынным далям кругозора плывут кремнистые поля, как острова из хрусталя — в тумане горные озера. И разгорается восток, светлеет небо понемногу, ложатся тени на песок. Над розовым холмом — дымок, алтарь неведомому Богу. «Как тело у девушки розов…»
Как тело у девушки розов обласканный солнцем парос. Разбрелось по тропам откосов белорунное племя коз. Колонны обломок забытый, свирели воркующий звук. Когда-то алтарь Афродиты, а сегодня пастуший луг. Фиолетовый дождь глициний застыл над грудой камней, на листьях аканфовых — синий и колючий узор теней, да ящерица на припеке прошмыгнет и забьется в щель… Как вздох о богине далекой — коринфская капитель. «Пустыня, полдень, белый зной…» Пустыня, полдень, белый зной, и свет и тишина без меры, безбрежной дали дым сквозной, как зыбь седая с желтизной — бугры, песчаные пещеры. И чередой плывут по ней верблюды, призрачные челны, куда-то в сон забытых дней и незапамятных морей, качавших над песками волны. Земная вечность! Кто постиг твое немолчное молчанье? Бессмертный прах. За мигом миг… Из отдаленья — львиный рык, пустынной немоты дыханье. Вакх («Необитаем старый дом…») Необитаем старый дом, отломок времени и славы, герб над решеткой величавый разросшимся обвит плющом. Потрескался лепной карниз и наглухо забиты ставни, и веет былью стародавней осиротелый кипарис. Трава и прель и сор кругом, — иду по грудам бурелома и на скамье, у водоема, задумываюсь о былом. Иссяк давным-давно родник, его струя не плещет мерно, прямоугольная цистерна в сетях у цепких повилик. Сухие прутья и стручки устлали обнищалый мрамор, запаутиненных карамор свисают по углам пучки. И тут же, в миртовых кустах, над невысокою колонной обломок статуи: замшенный, изглоданный дождями Вакх. Зияют впадины глазниц и скулы язвами изрыты, весь почернел кумир забытый, добыча мошек и мокриц. Но меж кудрей еще цела, еще манит гроздь винограда, и хмель таинственной Эллады в припухлой нежности чела. Как не узнать тебя, Жених, веселий грозных предводитель, хоть брошена твоя обитель и нет менад с тобой твоих! О, вещий тлен, печаль хвощей, струящихся из чаши Вакха, журчанье Леты, слезы праха, слепая жалоба вещей… В аллее — призрак каждый куст, блуждаю долго, бесприютный, и слушаю, как шепот смутный, своих шагов по листьям хруст. О, грусть! Уходит в вечность день, не помнящий о мертвом боге… Покинут дом, и на пороге — моя скитальческая тень. |
