ЛУНА(«На соседнюю крышу…») На соседнюю крышу я смотрю из окна, ослепительно в крыше отразилась луна. Изумруды, алмазы весь усеяли скат, в изумрудах, в алмазах черепицы горят. Как безводный колодец этот нищенский двор, днем серо — все в колодце: люди, камни и сор. А сейчас! На часовню он похож, у дверей — как лампады часовни огоньки фонарей. Ночь, угодница Бога, лунным дымом кадит, закоулок убогий жемчугами кропит, и над городом крылья простирает окрест, серебристые крылья озаренных небес. Часы(«Час за часом с колокольни дальней…») «Dis, qu’as tu fait, toi que voila»… Verlaine. Час за часом с колокольни дальней прогудит глухим укором бой. Слышишь ли? Он плачет все печальней о годах, загубленных тобой. Жизнь — о, чаша боли, слез и света, суженая сердцу, — где она? А душа, как песня, недопета, а душа пред Господом смутна. Было ей завещано так много — столько небом озаренных нив… Что ты сделал, забывая Бога, подвига любви не довершив? НА ЮГЕ «Ко мне вернулась вещая подруга…» Ко мне вернулась вещая подруга, — она со мной давно уж не была, — в залог любви с возлюбленного юга серебряной сирени принесла. Я тронут обольщающим приветом, смотрю, не налюбуюсь на сирень. Каким родным, животворящим светом вновь озарен мой отснявший день! Приник лицом к ее душистой пене, разглядываю каждый лепесток… Между цветов серебряной сирени найду ли пятилелестный цветок? «О, юность милая! Твоих весенних радуг…» О, юность милая! Твоих весенних радуг и в зиму долгую нс угасает свет — и в пыльной старости на всем, что любим, след восторгов, слез твоих, и грусти, и загадок. У нашей памяти другой отрады нет: воспоминаний дым неизъяснимо-сладок, когда повеют им на сгорбленный упадок пожары золотых, светорожденных лет. Темней душа, темней… Но грезиться мне будет волшебная лазурь давно угасших дней, покуда сам Господь не позовет слышней и вечностью от сна земного не разбудит… О, пламя юности! Сияет призрак твой, как радуга весны над сенью гробовой. «Пылает небо над пустыней…» Пылает небо над пустыней, слепят полдневные лучи. Далеко — море, в котловине лепечут горные ключи. Туда, в лесную тень, по скалам иду тропинкой не спеша — каким-то счастьем небывалым томится певчая душа. Жук прожужжит иль свистнет птица, или в траве зашелестит — все, все земное будто снится и вечность тайную сулит. Нездешней правдой сердце дышит и чутко замирает вдруг и в каждом звуке слышит, слышит неслышный уху, тайный звук… Le Cannet «Июлем раскаленный юг…» Июлем раскаленный юг, пылающее море, вдали — туманный полукруг таврических предгорий; костер полуденных небес, кипенье голубое, цикады знойно-звонкий треск и пение прибоя; да чайка: вскрикнет и нырнет, и, выгибая спины, выплескиваются из вод веселые дельфины. Симеиз «О, моря южного покой…» О, моря южного покой, воды отлив атласный, край неба, задымленный мглой, и месяц молодой, невинно, нежно-золотой, и тень мечты неясной. Как рай — вечерний небосвод, как вечность миг единый, а тишина такая вод, что кажется: вот-вот услышишь ангела полет над водною равниной. Ницца «Ах, эти горы! По утрам…» Ах, эти горы! По утрам, чуть свет, какие озаренья! Молюсь нагорным алтарям — и мира непорочен храм, как в утро первое творенья. Ах, улететь бы в эту высь от тьмы, от ужаса земного — туда, где горы вознеслись и с бесконечностью слились пучины неба голубого. Ах, раствориться в этой мгле, пронизанной его сияньем, не помнить о добре и зле, не быть собою на земле — быть только светом и мерцаньем… |
