Это известно точно. Но с точки зрения автора этой книги, музейного куратора, которому в 1990 году было поручено воссоздать сцену из Лаэтоли, кое-что в этих следах было странным. Две особи, оставившие их, были, очевидно, разного размера, и в обычных условиях длина их шага тоже была бы разной. Однако, как указал мне Питер Джонс, один из открывателей этих следов, отпечатки совпадали, нога к ноге, на протяжении всей дистанции. Чтобы добиться этого, два гоминида должны были идти в ногу, шаг за шагом. Более того, отпечатки расположены так близко друг к другу, что тела гоминидов неизбежно должны были контактировать, возможно создавая неудобства. Что они делали? Шли ли они взявшись за руки? Сплетя руки? Может быть, они что-то несли? Все возможно, так как у нас нет объективных доказательств того или иного предположения. Однако диорама обязательно должна быть недвусмысленным заявлением, потому что иллюзия природы должна быть завершенной, чтобы быть убедительной. Мы не хотели развивать мысль дальше, чем позволяли имеющиеся доказательства, и у нас не было возможности увильнуть. Раз уж наше изображение жизни древних гоминидов должно было быть конкретным, мы решили выбрать наименее сложный вариант. У нас не было иных доказательств того, что более мелкий гоминид был подростком, кроме небольшого размера, но такое изображение казалось нам неподходящим. После разумных размышлений о половом диморфизме мы решили показать крупного самца, который одной рукой поддерживает небольшую самку. Оба осторожно смотрят на полный опасностей открытый ландшафт, кишащий хищниками, и идут к лесистому убежищу Олдувайского бассейна. Мне нравится думать, что они успокаивают друг друга. Тем не менее феминистки устроили нам неизбежный разнос за патриархальное изображение.

Что бы ни произошло на самом деле, кто-то оставил эти отпечатки в Лаэтоли за 400 тысяч лет до рождения Люси. Кто же они? Естественно было бы предположить, что это гоминиды, ископаемые останки которых были найдены в постседиментационных отложениях поблизости. Некоторое время принадлежность этих существ была загадкой. Тогда Мэри Лики, следуя привычке своего сына Ричарда, начала запрещать всем своим сотрудникам выносить какие-либо систематические суждения о природе любых останков, найденных под покровительством Лики. Конечно, все эти окаменелости нужно было описывать, и эта задача была возложена на Тима Уайта, студента Милфорда Вулпофа, который приехал работать в Лаэтоли после спора с Ричардом в Восточной Туркане о возрасте туфа KBS. Уайт тщательно выполнял порученную ему работу — одно из самых утомительных заданий, когда-либо возложенных на палеонтолога. Подчинившись установленной Лики политике, он не сказал ни слова о том, кем могли бы быть гоминиды Лаэтоли, и даже о том, с кем их можно было бы сравнить.

Летом 1977 года Дон Джохансон, занимавший пост куратора Кливлендского музея естественной истории, попросил Уайта привезти слепки отпечатков из Лаэтоли в Кливленд, чтобы сравнить их с материалами из Хадара — единственными известными гоминидами того же периода (3-4 миллиона лет назад). Поначалу не было ясно, договорятся ли Уайт и Джохансон о чем-либо, учитывая то, что Уайт был последователем теории одного вида, а про Джохансона уже было известно, что он придерживался другого мнения относительно Хадара. Очевидным осложнением был разброс размеров найденных останков хадарских гоминидов, однако существовали и морфологические противоречия. К примеру, у крошечной Люси были достаточно маленькие передние нижние зубы, поэтому неудивительно, что ее нижняя челюсть была V-образной. В то же время на крупных челюстях, найденных в Хадаре, передние зубы были большими, а сами челюсти имели более резко выраженные искривления.

Тем не менее, начав, по словам самого Джохансона, с разных позиций, два молодых исследователя вскоре сошлись на теории одного вида. Во-первых, они согласились, что окаменелости из Хадара и Лаэтоли отличаются от всех известных обезьян и гоминидов. Оттолкнувшись от этой общей точки зрения, они также решили, что, несмотря на большую разницу в размерах образцов из Хадара, между двумя крайностями имелись и усредненные варианты, а очевидных провалов не было. Наконец, они пришли к выводу, что основные различия в сочетании образцов были аллометрическими (связанными с разницей в размерах), тогда как различия между остальными были такими же, как между индивидами в одной популяции. Вуаля! В период между 3 и 3,7 миллиона лет назад как в Хадаре, так и в Лаэтоли существовал один конкретный вид гоминидов с ярко выраженным половым диморфизмом.

Убедившись, что перед ними находятся кости одного вида гоминидов, Джохансон и Уайт приступили к описанию его представителей. Они хорошо приспособились ходить на двух ногах, и рост даже самых крупных самцов не превышал 1,5 метра, хотя они были намного больше самок. Судя по следам мышц на костях, оба пола были крепко сложены. Ноги гоминидов были относительно короткими, если сравнивать с руками, а ладони, похожие на ладони современного человека, были все же немного более длинными и изогнутыми. Торс имел коническую форму и сужался к плечам. Большие лица поддерживали выступающие вперед челюсти, формируя зубную дугу, которая не была ни параболической, как у нас, ни плоскопараллельной, как у обезьян. Резцы были довольно крупными, а моляры, хоть и большие, не имели ничего общего с огромными плоскими зубами австралопитеков. Черепа же, напротив, были маленькими, мозгу доставалось примерно столько же места, что и у шимпанзе. Они жили раньше, чем были созданы все найденные в Хадаре древние орудия, и сами орудий не делали.

Итак, перед Джохансоном и Уайтом находился отдельный вид гоминидов. Но как они должны были его классифицировать? В основном, из-за большого возраста — а не морфологии, как настаивал бы систематик, — они решили, что этот вид был «корневым» гоминидом, предшественником всех остальных видов, включая австралопитеков и Homo. По логике вещей, если их новая форма жизни на самом деле была предком обоих указанных видов, она не принадлежала ни к одному из них, поэтому имело смысл придумать для нее отдельный вид. Однако в постмайровой антропологии такой шаг был немыслим. По этой причине оба палеоантрополога договорились консервативно относить их к роду Australopithecus. Вопрос вида был, таким образом, решен. Поскольку они уже решили, что новые особи не были похожи ни на кого другого, им нужно было новое название. В этот момент они пошли на довольно смелый шаг. Каждому новому виду нужен «голотипный» образец, который носит его имя и является стандартом, с которым сравниваются все предполагаемые члены этого вида. Поскольку окаменелости были найдены в двух местах, достаточно далеких друг от друга, Джохансон и Уайт решили каким-либо образом объединить их. Чтобы достичь этого символического единства, они взяли в качестве названия комбинацию Australopithecus afarensisto — в честь места, откуда произошли наиболее известные останки, но в качестве голотипа выбрали нижнюю челюсть LH 4 из Лаэтоли.

Они не просто нарушали таксономические правила, а искушали судьбу. Не все считали, что гоминиды из Афара и Лаэтоли были одним и тем же; некоторые, как Ричард Лики, верили, что в образцах из Хадара присутствует больше одного вида. Немедленно возникли и личные осложнения. По словам Джохансона, Мэри Лики согласилась присоединиться к нему, Уайту и Коппенсу для описания нового вида при ожидаемом условии — не делать заявлений о том, что Australopithecus могут оказаться предками рода Homo. Это, конечно, означало устранение любых потенциально неприятных сравнений. Но к тому моменту, как статья, сообщающая о новом названии, находилась на утверждении, Мэри успела обидеться на то, что «ее» окаменелости из Лаэтоли получили название в честь другого места, или, возможно, на то, что их не отнесли к роду Homo. Она потребовала убрать свое имя из списка авторов, а сделать это можно было, только уничтожив первый тираж публикации и переиздав ее заново. Мэри добилась своего, но лишь за счет практически полного отчуждения от своих потенциальных соавторов.