Если бы в Париже руководили левые, Франция капитулировала бы немедленно и с большим позором, чем Наполеон III. Но утром 4‑го сентября собираются люди, и среди них национальные гвардейцы, вооруженные мушкетами. Растерянные жандармы уступают им дорогу. Постепенно здание Законодательного собрания заполняется народом. В 10 утра, несмотря на отчаянные усилия левых, толпа занимает галереи. И во- время. Палата под предлогом формирования министерства пытается захватить власть в свои руки. Левые поддерживают такую комбинацию изо всех сил, негодуя при простом упоминании Республики. Когда крики с галерей усиливаются, Гамбетта предпринимает неслыханный маневр и умоляет людей дождаться результатов обсуждения в Палате — результатов, известных заранее. Вот проект месье Тьера: Ассамблее сформировать правительственную комиссию; потребовать мира и принять его любой ценой; после этого унижения сохранить парламентскую монархию. К счастью, новая толпа с улицы проходит через двери здания, в то время как с галерей спускаются в зал прежние визитеры. Люди вытесняют депутатов. Гамбетта, побуждаемый выступить с трибуны, вынужден объявить об упразднении Империи. Толпа хочет большего, требует Республику и увлекает депутатов в ратуше провозгласить ее.

Все уже в руках народа. В Тронном зале находились некоторые из тех, которые в течение месяца пытались мобилизовать общественное мнение. Впервые они смогли бы, не вполне организованно, повлиять на формирование правительства. Левые удивили их своими речами, и, воодушевленный приветствиями большинства, Жюль Фавр занял кресло, которое уступил ему Мийер, со словами: — В настоящее время актуален лишь один вопрос — изгнание пруссаков» (4). Жюль Фавр, Жюль Симон, Жюль Ферри, Гамбетта, Кремье, Эммануэль Араго, Глэ—Бизуа, Пейета, Гамье—Паж, Пикар провозгласили себя сообща правительством и озвучили свои имена толпе, которая в ответ добавила таких деятелей как Делеклюз, Ледрю—Роллен, Бланки. Те, однако, заявили, что будут сотрудничать только с коллегами из числа депутатов Парижа. Толпа зааплодировала. Неистовство только что освободившихся рабов сделало левых хозяевами положения. Им хватило ума принять в правительство Рошфора.

Далее члены правительства выступили с обращением к генералу Трошю, назначенному Наполеоном губернатором Парижа. Генерал стал идолом либералов, потому что немного повздорил с Империей (5). Вся его воинская доблесть состояла в нескольких памфлетах. Левые много ждали от него в ходе последнего кризиса. Придя к власти, они попросили его руководить обороной. Он потребовал, во–первых, положение божества при новом режиме, во–вторых, председательства в Совете для себя. Ему дали все. Будущее покажет, какие тайные узы так быстро связали представителей левых с лояльным бретонцем, который обещал «умереть на ступенях Тюильри, защищая династию» (6).

Итак, Францией овладели двенадцать индивидуумов. Они претендовали ни на что иное, кроме как на звание представителей Парижа, и провозгласили себя легитимными по требованию народа.

Вечером Интернационал и синдикаты рабочих отправили в ратушу своих делегатов. В тот же день они послали новое письмо немецким рабочим. Исполнив братский долг, французские рабочие занялись обороной. Пусть правительство ее организует, и они будут держаться стойко. Присоединились наиболее сомневавшиеся. 7‑го сентября в первом номере своей газеты La Patrieen Danger Бланки и его сторонники предложили властям свое деятельное и полное сотрудничество.

Весь Париж объединился вокруг деятелей из ратуши, забыв о последних случаях их отступничества, надеясь, что они справятся с грандиозной опасностью. В такой момент захват и монополизация власти выглядела бы верхом дерзости, на которую был бы способен только гений. Париж, лишенный в течение 80 лет муниципальных свобод, признал своим мэром плаксивого Этьена Араго. Он назначил в двадцати округах мэров по своему усмотрению, а те — удобных для себя помощников. Но Араго назначил также досрочные выборы и заговорил о воссоздании великих дней 1792 года. В это время Жюль Фавр, гордый как Дантон, грозно заявлял Пруссии и Европе: — Мы не уступим ни пяди нашей территории, ни камня наших крепостей. — Париж восторженно рукоплескал диктатуре, выглядевшей на словах столь героичной. 14 сентября, когда Трошю производил смотр Национальной гвардии, его с энтузиазмом приветствовали 250 000 человек, выстроившихся на бульварах, на площади Согласия и Елисейских полях. Они снова давали клятву, как их отцы в утро перед битвой при Вальми.

Да, Париж отдал всего себя без остатка — несокрушимой вере — в тех самых левых, которых он был вынужден оскорбить действием, чтобы совершить революцию. Однако он демонстрировал силу воли всего лишь час. Империя, однажды поверженная, вновь отреклась от власти. Напрасно дальновидные патриоты пытались предостеречь парижан. Напрасно Бланки писал: «Париж не более неприступен, чем мы непобедимы. Париж, заинтригованный хвастливой прессой, игнорирует масштабы угрозы. Париж злоупотребляет доверием». Париж передал себя новым господам, упрямо закрывая глаза. И, тем не менее, каждый день приносил новые недобрые предзнаменования. Призрак осады надвигался, а правительство обороны вместо удаления лишних ртов переместило в город с окраин 200 000 жителей. Работы по укреплению внешних оборонительных сооружений не продвигались. Вместо того, чтобы мобилизовать всех парижан на эти работы и вывести за крепостные стены потомков левеллеров Марсова поля в составе стотысячного войска под барабанный бой и с развивающимися знаменами, Трошю передал земляные работы обычным контрактникам. Высоты Шатильона, имеющие ключевое значение для наших южных укреплений, с трудом просматривались, когда 19‑го сентября обнаружился противник, сметя с плато перепуганные отряды зуавов и солдат, не желавших воевать. На следующий день Париж, который, по заявлениям прессы было невозможно осадить, противник окружил и отрезал от остальной Франции.

Это игнорирование ситуации вскоре встревожило революционеров. Они обещали свою помощь, но без слепой веры. С 4‑го сентября они, стремясь создать единый центр по руководству силами партии действия в целях обороны и защиты Республики, призвали народ провести митинги в каждом округе для учреждения Комитета бдительности, наделенного полномочиями контролировать мэров и делегировать в ЦК четырех представителей от двадцати округов. Этот стихийный способ выборов привел к образованию комитета, состоявшего из рабочих, служащих и писателей, участвовавших в революционном движении последних лет. Комитет обосновался в зале на улице Кордери, арендованном Интернационалом и Федерацией профсоюзов.

Это почти приостановило работу Комитета, обслуживание Национальной гвардии поглотило всю его энергию. Некоторые из его членов вновь встречались в Комитете бдительности и в ЦК. Это послужило причиной ошибочно отождествлять последний орган с Интернационалом. 4‑го сентября ЦК выпустил манифест с требованием провести выборы муниципалитетов с передачей в их ведение полиции. В манифесте содержались также требования выборов и контроля всех мировых судей, полной свободы печати, общественных собраний и ассоциаций, экспроприации всех предметов первой необходимости и их нормированного распределения, вооружения граждан, отправки комиссаров для мобилизации провинций. Однако Париж в то время стал жертвой доверчивости. Буржуазные газеты обличали комитет как продукт происков пруссаков. Имена некоторых авторов манифеста были, однако, хорошо известны участникам митингов и прессе. Это — Ранвир, Мийер, Лонге, Вальес, Лафрансэ, Майон и т. д. Их плакаты разрывали в клочья.

20 сентября, после обращения Жюля Фавра к Бисмарку, комитет провел массовый митинг в Алказаре и направил делегацию в ратушу требовать войны «до конца», а также начала выборов в Парижскую Коммуну. Жюль Ферри дал слово чести, что правительство не будет добиваться ведения переговоров с пруссаками любой ценой, и объявил о проведении выборов в муниципалитеты до конца месяца. Через два дня декрет правительства отложил их проведение на неопределенный срок.