Кто из жителей Стэнкуцы первым прозвал Василе «председателем винного погребка» — первой постройки во времена его председательства, никто не знал. Сначала Бошта сердился, потом примирился с этим титулом, и когда приходили Мога или Лянка и спрашивали его: «Что поделываешь, винный председатель?» — Бошта на это не реагировал — привык.

Он прекрасно чувствовал себя в погребке, который одновременно служил и продовольственным складом. Тут же хранились и кое-какие мелочи: краски, гвозди, мотки проволоки. У Бошты было не много работы, особенно в зимнее время, но ежедневно с утра до вечера он был на своем посту. Иногда даже не уходил на обед, перекусывал кое-как, а если жажда нападала, то спускался в погребок и выпивал стаканчик вина.

Сквозь открытую дверь доносились голоса, среди которых можно было различить голос Бошты: «С товарищем Могой я привык…»

«Беседа на тему дня… То, что мне нужно», — подумал Мирча и спустился по лестнице.

Кроме Василе Бошты тут находился Кирика Цугуй, комбайнер и член ревизионной комиссии колхоза, выбранный на место Икима Шкьопу, Леонте Пуйка, столяр, который брал сотню рублей за то, чтобы сделать дверь, что родило среди людей поговорку: «Попадешь в руки Пуйки, останешься без рубашки». Правда, сделанная им дверь была на века.

Был еще и Триколич, старый агроном, которого Мирча не ожидал встретить здесь.

Алексей Триколич, ветеран труда, самый старый специалист и колхозе «Виктория», не чувствовал на плечах груза лет. Он надеялся еще поработать, ждал, чтобы как можно скорее ввели в действие всю ирригационную систему на тех шестистах гектарах, где он мечтал вырастить невиданный до сих пор урожай пшеницы и кукурузы. Только после этого он и собирался уйти на пенсию. По ирригационные работы задерживались, и Алексей Триколич все чаще думал, что виною этому Мога. С его авторитетом и энергией давно можно было довести до конца все работы, но Мога слишком полагался на разные организации. Не зная всех подробностей, Триколич считал, что Мога попал под влияние Лянки с его планами по интенсификации виноградарства, увлекся немедленными прибылями в ущерб гармоничному развитию всего хозяйства. А ведь без этого нельзя было заложить прочную базу будущего.

Триколич не мог пожаловаться на то, что председатель не интересуется зерновыми культурами. Признавал и достоинства Моги, огромный труд, который тот вкладывал в развитие колхоза. Но как всякий специалист, любящий свою профессию и считающий ее основой основ, он не мог равнодушно видеть, что председатель направляет все внимание не на то, на что следует. И корил себя за бессилие изменить что-либо.

Он завидовал Лянке.

Но отъезд Моги все-таки не радовал его. Потому что не очень-то Триколич надеялся, что его преемник изменит создавшееся положение вещей. Потому что преемником скорее всего будет Михаил Лянка, который, вне всякого сомнения, пойдет по пути еще большей концентрации виноградарства, — ведь он мечтает распространить виноградники и на поливные площади, и тогда конец лебединой песне старого агронома.

Он не находил себе места, не знал, что предпринять, чтобы помешать такому повороту дела.

С утра он пошел в село, толкался среди людей, разузнавал, не произошли ли какие перемены. Может быть, Мога и не уедет, а может быть, предложат председателя со стороны?..

У него и в мыслях не было завернуть в погребок, но Василе Бошта буквально затащил его к себе.

— Мы ведь когда-то работали вместе, Алексей Иванович, — говорил Бошта Триколичу. — Посидим, припомним старые времена.

— Вспомнить можно… чтобы понять, как далеко мы ушли, — ответил Триколич. — В этом есть и частица вашего труда, дядя Василе, — добавил он.

— Да, прошло мое время! — огорченно покачал головой Бошта. — Так случится и с Могой. Через несколько лет о нем будем вспоминать только мы, старики, и все…

Но Мирча не знал, что привело сюда Триколича, и поэтому он постоял в сторонке, лишь изредка вставляя в разговор ничего не значащие словечки.

— Доброе винцо, дядя Василе!

— Так это же Лянкин «Норок», — засмеялся Леонте Пуйка.

— Чтобы этот «Норок» не оказался не впрок, — невесело проговорил Триколич, погруженный в свои невеселые мысли. — Боюсь, что в один прекрасный день все колхозные угодья покроются виноградниками!

Мирча, выпивший уже третий стакан, осмелел:

— Раз уж правительство Моги низложено, чего нам бояться? Это же он настаивал на расширении виноградников!

— В мое время было иначе: столько-то гектаров виноградников, столько-то — пшеницы, столько-то — кукурузы, столько-то — овощей, и все! — посчитал по пальцам Бошта. Сказав «и все», он загнул большой палец и прикрыл им остальные, словно припечатал сказанное.

— В ваше время, дядя Василе, извините меня за напоминание, мы, плотники, чуть не забыли свое ремесло. Кто тогда строил такие дворцы? И вообще, кто строил колхоз? — патетически выкрикнул Пуйка. — Мне очень жаль, — продолжал он, — что Мога уезжает. С ним мы шли в гору!..

— Что поделаешь! — воскликнул Мирча. — Не держать же его силой…

— Да нет, можно! — загорелся Пуйка. — Это решаем мы, все село. Не отпустим его, и все тут!

— Отпустите, — усмехнулся Мирча. — Зачем так убиваться? Вместо моего посаженого придет другой, может, добрей и покладистей! Колхоз имеет право выбрать в председатели кого захочет — Стелю Кырнича, например, нашего человека… А?

Мирчина идея, видно, прозвучала для всех неожиданно, наступило продолжительное молчание. Василе Бошта поднялся, наполнил стаканы. Леонте Пуйка молча поднес стакан ко рту. Старый Триколич подержал стакан в руке, согревая вино по своей давнишней привычке, затем поставил его на бочку. Поданная Мирчей мысль подбодрила его. «А почему бы и нет? — говорил он себе, думая о Кырниче. — Инженер-механик… Член партии… Парень умный, бойкий… Человечный… Молод? Ну и что?.. Тем легче будет направить его на истинный путь»…

«Волга» мчалась в правление. Лянка и Фабиан побывали и в табачном хозяйстве — Фабиану хотелось посмотреть, как оно выглядит. Он уже повидал в других колхозах сушилки для табака, примитивные, одинаковые почти повсюду: длинные навесы, покрытые дранкой или черепицей, крыша держится на деревянных столбах, а под нею длинные ряды висящих листьев: зеленых, желтоватых, коричневых…

Здесь же, в Стэнкуце, вырастал настоящий комбинат, с разными автоматизированными линиями, — Михаил объяснил ему весь процесс сушки табака, но Фабиан запомнил самое главное: всю тяжелую, кропотливую работу, вплоть до упаковки табачного листа, будут делать машины. Человеку остается лишь руководить комплексом. За одну только эту стройку, сказал Фабиан Лянке, Моге честь и слава.

На дворе потеплело, капало со стрех, снег потемнел, последний зимний месяц доживал свои дни.

— Стоп! — приказал вдруг Михаил.

— Что случилось? — спросил Фабиан.

— Сейчас! — Михаил вылез и направился к группе людей, столпившихся у винного погребка.

Фабиан остался в машине.

Мирча поднялся из погребка вместе с Триколичем. Старый агроном молча пожал ему руку и удалился, оставив Мирчу в самом прекрасном расположении духа. То, что Триколич поддержал его, когда он завел разговор о Кырниче, означало, что агроном склоняется к той же мысли. А это была уже почти победа: Триколич пользовался в селе большим уважением, народ прислушивался к нему. Кроме того, несколько выпитых стаканчиков вина придали Мирче смелости. Теперь он готов был предстать не только перед целым селом, но и перед всеми прокурорами.

Он даже решился пойти в правление, где его наверняка ждет Фабиан. Но не успел Мирча выйти на улицу, как встретился с Кириллом Гырнецом. «И его тоже преследует Мога, — вспомнилось Мирче. — Хорошо, что он подвернулся мне!»

Не знал еще Мирча, что Мога простил Гырнеца.

— Привет, Кирилл! — расплылся Мирча по-дружески.

— Добрый день, товарищ Мирча!