Доктор Колдуэлл готовит бритву и даже не оборачивается: «Конечно, вперед».

Она бесцеремонна, даже угрюма, потому что эта часть процедуры оскорбляет ее профессиональную гордость. Это единственное, что может заставить ее пригрозить кулаком несуществующему богу. Она читала о том, как мозги разрезали в старые добрые времена, еще до Катастрофы. Тогда был прибор под названием АСУ – Автоматизированный станок с ультрамикротомом. При помощи алмазного лезвия он позволял получать сверхтонкие срезы биологической ткани (в том числе и мозгов) толщиной в несколько десятков нанометров. Тридцать тысяч срезов в одном миллиметре!

Лучшее, на что способна гильотина доктора Колдуэлл, не смазывая и не повреждая хрупкие структуры, на которые она хочет посмотреть, – всего лишь десять срезов в одном миллиметре.

Позовите Роберта Эдвардса, Элизабет Блекберн, Гюнтера Блобеля, Кэрол Грейдер, да любого молекулярного биолога, получившего Нобелевскую премию, и посмотрите, что они смогут сделать.

Колдуэлл уверена, что у нее (или у него) был автоматизированный станок ультрамикротом, трансмиссионный электронный микроскоп ТИМ 0.5, система визуализации живых клеток и целая армия аспирантов, стажеров и лаборантов для тупой рутинной обработки данных. И все это для того, чтобы лауреат Нобелевской премии мог спокойно танцевать вальс со своей чертовой музой под луной.

А на ее руках, пока она пытается спасти мир, как будто бы варежки вместо хирургических перчаток. У нее был однажды шанс сделать все стильно. Но из этого ничего не вышло, и вот она здесь. Одна, но зато сама себе начальник. Продолжает бороться.

Несчастная жалоба Селкрик вырывает ее из бесцельных мечтаний: «Спинной мозг разрывается, доктор. Начиная с двенадцатого позвонка».

– Бросьте его, – бормочет она, даже не пытаясь скрыть свое презрение.

Сто семнадцать дней прошло с тех пор, как Лиама и Марцию увезли.

Мелани продолжает думать о них, но так и не решилась спросить мисс Джустин или кого-то еще о случившемся. Однажды только она поинтересовалась у мистера Виттакера, что означают слова «две маленькие уточки». Она помнит, что доктор Колдуэлл произнесла это выражение в тот день.

У мистера Виттакера был один из тех странных дней, когда он приходит на уроки с бутылкой, наполненной до краев лекарством, от которого ему сначала становится лучше, а потом значительно хуже. Мелани видела этот странный и пугающий процесс много раз и научилась предсказывать его стадии. Мистер Виттакер заходит в класс нервный и раздражительный, ругая детей за все, что они говорят или делают.

Потом он выпивает лекарство, которое растекается внутри него, как чернила в воде (мисс Джустин показала однажды такой фокус). Его тело расслабляется, проходят нервные тики и содрогания. Его мозг тоже расслабляется, и на непродолжительное время мистер Виттакер становится мягким и вежливым. Если бы он только мог на этом остановиться, было бы просто замечательно, но он продолжает пить, и чудо проходит. Нет, он не становится снова сварливым. То, во что он превращается, куда хуже и отвратительней. Мелани даже не знает, как это назвать. Он грязнет в своем горе и в то же время пытается вырваться из себя, будто внутри него есть что-то, к чему совсем не хочется прикасаться. Иногда он плачет и просит прощения – но не у детей, а у кого-то еще, которого нет в классе и чье имя постоянно меняется.

Хорошо зная эту последовательность, Мелани задала свой вопрос в самый благоприятный момент:

– Что означают «две маленькие уточки», о которых говорила доктор Колдуэлл? Почему она упомянула их в тот день, когда забрала Марцию и Лиама?

– Это из игры, которая называется «Бинго», – отвечает ей мистер Виттакер, его голос только начинает дрожать, – в ней у каждого игрока есть карточка с числами от 1 до 100. Ведущий называет номера наугад, и первый, кто закроет все номера, побеждает.

– А две маленькие уточки это приз? – спросила Мелани.

– Нет, Мелани, это кодовое название одного номера. У каждого числа есть своя фраза или слово. Две маленькие уточки – двадцать два, на бумаге они очень похожи, смотри, – сказал он и нарисовал число на доске. – Видишь? Они как две плавающие уточки.

Мелани считает, что они все же больше похожи на лебедей, но игра «Бинго» ей не понравилась. Значит, доктор Колдуэлл всего лишь назвала номер Лиама дважды, уточняя, что выбирает именно его.

Но для чего?

Мелани думала о числах. Ее секретный язык использует их – разное число поднятых пальцев на правой или левой руке, или дважды на правой, если левая привязана к креслу. Таким образом, получается шесть раз по шесть разных комбинаций (сжатый кулак тоже сигнал) – достаточно для всех букв алфавита и специальных знаков для учителей, доктора Колдуэлл и сержанта плюс вопрос и знак «шучу».

Сто семьдесят дней означают, что сейчас лето. Может, мисс Джустин снова принесет мир в класс – покажет, что такое лето, как уже показала весну. Но она изменилась в последнее время. Иногда забывает, о чем говорит, обрывается на полуслове и долго молчит, перед тем как снова начать говорить, причем совсем не о том, о чем говорила раньше.

Она стала больше читать вслух, а играть и петь песни – намного меньше.

Может быть, ей грустно из-за чего-то. Эта мысль приводит Мелани в отчаяние и заставляет злиться. Она хочет защитить мисс Джустин, хочет знать, кто посмел сделать ее грустной. Если бы она могла это узнать, она даже не знает, что бы сделала с ним, но уверена, что он (или она) очень долго извинялся бы.

И когда она начинает думать, кто же это мог быть, ей на ум приходит только одно имя.

И вот его обладатель заходит сейчас в класс, возглавляя полдюжины своих людей, хмурое лицо наискось перечеркнуто диагональным шрамом. Он кладет руки на подлокотники кресла Мелани, поворачивает его и выталкивает из класса. Он делает это быстро и резко, как и многое другое. Подкатив кресло к камере (Мелани), он ногой открывает дверь и так резко и внезапно разворачивает кресло, что тошнота подкатывает к ее горлу.

Двое из людей сержанта заходят за ним внутрь, но никуда не идут. Они смирно стоят и ждут, пока он не подает им знак кивком. Один из них достает пистолет и берет Мелани на мушку, а другой начинает отстегивать ремни, сначала освобождают шею, затем спину.

Мелани ловит взгляд сержанта, чувствуя, как что-то внутри нее сжимается в кулак. Это он виноват в том, что мисс Джустин грустно. Обязательно он. Ведь грустить она начала после того, как он рассердился и сказал, что она нарушила все правила.

– Посмотри на себя, – говорит он Мелани. – Лицо все перекошено, как будто у тебя есть чувства. Господи боже!

Мелани с ненавистью смотрит на него в упор:

– Если бы у меня был ящик со всем злом в мире, – сквозь зубы говорит она, – я бы приоткрыла его совсем чуть-чуть и затолкала вас внутрь. А после закрыла бы навсегда.

Сержант смеется, и в его смехе слышатся нотки удивления – он не может поверить в то, что только что услышал.

– Что ж, дерьмово, – говорит он. – Я бы лучше никогда не подпускал тебя к этой коробке.

Мелани возмущена тем, что он так легко высмеял самую большую обиду, которая сидела в ней. Она бросает все, отчаянно пытаясь поднять ставки в этом разговоре.

– Она любит меня! – проговаривается она. – Вот почему она гладила мои волосы! Потому что любит меня и хочет быть со мной! И все, что вы сказали, огорчило ее, она ненавидит вас! Ненавидит так сильно, как ненавидела бы голодного!

Сержант уставился на нее, с его лицом начало что-то происходить. Удивление сменил испуг, а затем – гнев. Пальцы больших рук медленно сжимаются в кулаки.

– Я разорву тебя, несчастная тварь! – сдавленно произносит он.

Люди сержанта смотрят на происходящее с нескрываемой тревогой. Им кажется, они должны что-то сделать, но не понимают, что именно. Один из них говорит: «Сержант Паркс…» – но продолжения не следует.

Сержант выпрямляется, делает шаг назад и пожимает плечами.