И Микифор держится. Пригибается, перекатывается, уворачивается, не даёт скопом навалиться. Пара стрел просвистела уже мимо уха, одна рукав рассекла, но боли он не чувствует. Ни боли, ни усталости, ни жгучего солнца. Держаться! Один татарин уже попробовал его ножа, другой - получил от души в колено, катается теперь по траве, визжит, за ногу схватившись.
Да только напирают крымцы, набегают, окружают, скоро не сдюжить ему, но покуда чародеи в сеть не попались - надо держаться, держаться, держа...
В первый миг ему кажется, что он оступился, в сусличью нору ногой угодил - вот подлость! Но в другой миг Микифор уже понимает, в чём дело - когда небо начинает заваливаться над ним, когда татары кидаются сверху, и даже уже боли нет, просто накатывают темнота и глухота, и нельзя вздохнуть, нельзя, не получается, и огненная сеть выскальзывает из пальцев. В тот самый миг, когда он понимает, что не удержит её, и последняя угасающая мысль его о побратиме, о Матрёше и Аксюшке, о князе Василии - простите меня! - в тот самый миг сторожевое заклятие снимают татарские чародеи и среди них огневик, что в Калинце людей пожёг.
Этот долгий, мучительно долгий миг Микифор ещё живёт.
Последним, выворачивающим наизнанку усилием, во вспышке страшной боли - откуда только взялась! - он успевает самого себя сделать огненной сетью, вплетя свою уже освободившуюся душу в собственное заклятие.
Он сам становится искрящейся, жгущейся, смертельной магией.
Напрасно чародеи машут руками, стараясь содрать с себя жгучие нити, напрасно валятся с коней и катаются по траве, напрасно вопят - сеть сжигает их, затягивается, душит, лишает силы. Остаются от них только дымящиеся тряпки... Микифор, сам ставший заклятием, чувствует, как лопаются их жизни, точно надутые бычьи пузыри, как сила их питает частью его угасающие силы, и как души их уходят в холодный туман, в покой, которого ему никогда уже не знать.
Он отпускает их - только того огненного мага выпивает совсем, всю душу его забирает, до донышка, до последней живой искорки.
И когда последний татарин перестаёт сопротивляться, Микифор с облегчением засыпает, распластавшись под степной травой, ничего не ожидая, ничего не чувствуя. Теперь - только бесконечная темнота, едва слышимый шёпот земли, прорастающей новыми корнями и пронизываемой скрытыми водами, колыбельная всех мёртвых, тихая песнь забвения. Слишком слаба огненная сеть, слишком многое отдала - и сколько протечёт лет, прежде чем ей достанет силы пробудиться и вновь почуять струящиеся вокруг потоки магии и рыщущих по степи вражеских магов...
-...Порошин! Иван! Очнись, черти тебя забери! - кто-то хлестал его по щекам. Кто-то незнакомый... нет, очень знакомый.
Мария сидела над ним на коленях и сосредоточенно смотрела ему в лицо. А он... ох. Валялся на полу, точно нежная барышня в обмороке.
-Ну слава богу, - выдохнула посмертница, увидев, что Порошин пришёл в себя. - Силён твой гость, Ваня. Едва к нему прикоснулась - а он такую реакцию выдал, думала, совсем тебя убьёт. Нет уж, езжай в госпиталь, направление сейчас выпишем. А ты... что почувствовал, нет?
Порошин сел. Голова кружилась, звенела и разламывалась, точно кто-то звезданул ему в лоб пудовой гирей, во рту стоял привкус крови, но в остальном, кажется, всё было в порядке. Маг машинально потёр лоб и ответил:
-Я его смерть видел. Ну того... древнего мага. Погиб он... страшно, конечно. Сам себя в заклятие вплёл - сложное заклятие, многокомпонентное, я так и не разобрался точно, как он его построил. Но дело сделал, какое хотел.
Потом помолчал и зачем-то прибавил:
-Жалко его.
-Жалко, - неожиданно согласилась Маша. - Да только на одной жалости далеко не уедешь. Вот, считай, что он и нам помог тогда в Старой Могиле, и дело своё аж дважды сделал. А теперь нам, живым, надо дальше идти...
-Надо дальше, - вздохнул Порошин. - Но всё равно...
Договорить ему не дали - в дверь, предусмотрительно запертую на крючок, чтоб во время операции никто лишний не вломился, заколотили.
-Товарищ маг-капитан! Мария Андреевна! К комдиву срочно! Бегом! Немцы на околице!
Посмертница выругалась - Порошин и не предполагал, что она умеет ругаться, но, видно, она уже дошла до крайней степени усталости.
Порошин с тоской поглядел на застывший на столе новейший маголокатор, на раскиданные по полу амулеты из потемневшего серебра, на плавающие в воздухе полупрозрачные клочья алхимического тумана, на Машу, так и сидевшую на коленях возле него - и во внезапном порыве нежности обнял посмертницу. И она не отстранилась - только замерла на миг, будто каменная, а потом вздохнула да и обняла его в ответ. И теперь она была вовсе не каменная, а хрупкая и тёплая, пахнущая немного потом, пылью и чем-то пряным от своих свечек. Порошин подумал, что, наверно, так пахнут очень уставшие цветы.
Так они и сидели один бесконечный миг.
-Господи, я больше уже не могу...
-Ничего... Ещё немного - отобьёмся, и можно будет передохнуть. На небо посмотреть. Полярную звезду поискать - помнишь, ты рассказывала?..
Он совсем успел забыть про этот короткий разговор на кладбище, бывший пол-жизни назад, а теперь внезапно вспомнил.
-Верно... Если нас раскидает - ищи её по вечерам на севере. Я тоже буду, если не убьют. Будем вспоминать друг о друге.
-Не убьют, - убеждённо сказал Порошин. - Пока мы смотрим на Полярную звезду - не убьют.
Она тихо засмеялась - и он почувствовал, как напряжение отпускает её.
-Ну что... пора бежать, Ваня!
Они разняли руки - и ещё мгновение Порошин пристально всматривался в Машино лицо, старался запомнить каждую чёрточку, каждую родинку. Как будто заранее знал, что так надо сделать...
Ту холодную и дождливую майскую ночь Порошин провёл без сна, в глубокой балке, где укрылись от ураганного огня остатки стрелковых и кавалерийских частей. Прошло трое суток с тех пор, как он потерял штаб дивизии. Немцы ударили внезапно, и части, не готовые к обороне, растерявшиеся, стали в беспорядке отступать. Совсем как в сорок первом... Маги нужны были везде и сразу, и Порошин с Машей как-то сразу оказались на разных участках обороны, а потом отступали с разными отрядами, и так и потерялись. Порошин мог только неистово надеяться, что посмертница жива - но к исходу третьей ночи у него не осталось на это ни времени, ни сил. Противник запер отступавших на крошечном пятачке между своими позициями и рекой. К этому времени в котле уже смешалось всё: части, тылы, танки, люди, лошади, обозы... Немцы утюжили пятачок артиллерийским огнём и авианалётами, непрерывно обстреливали передовые позиции, и в таких условиях идти на прорыв было равносильно самоубийству. Не идти, впрочем, тоже.
Порошин окончательно вымотался от бесконечных обстрелов, работы, напряжения, а больше всего - от запаха крови и смерти, который сводил с ума. Он готов был упасть и умереть - только потому, что не осталось сил двигаться.
В ту ночь он ассистировал врачу в импровизированном полевом госпитале, развёрнутом в балке. Так получилось, что Порошин оказался здесь единственным магом. Раненых было очень много - а мёртвых ещё больше. Врач, пожилой мужчина с иссечённым шрамами лицом, молоденькая, смертельно уставшая медсестра и отупевший от работы маг - вот и весь госпиталь. Они делали, что могли, стараясь не думать о том, что принесёт завтрашний день.
- Товарищ маг-лейтенант! - Из дождливой тьмы под навес шагнул боец с перевязанной головой, на вид - совсем мальчишка. - Вас вызывает товарищ подполковник! Немедленно!
Порошин не торопясь завершил заклятие, ставя точку одновременно с последним взмахом хирургической иглы. Перевёл дух. Пригодилась ему жёсткая школа боёв сорок первого, когда одной рукой раненого держишь, другой наступающих фрицев из автомата обстреливаешь, а третьей магоборону ставишь - а ещё сжившийся с ним за это время 'гость'. После того, как жизнь и смерть чародея Микифора прошли перед Порошиным, дух напоминал о себе только вспышками боли во лбу да многократно возросшей чувствительностью к магии. Совсем как тогда, в разведке - только ещё больше и полнее. Порошин теперь не только чуял магию - ему казалось, что она течёт сквозь тело огненным потоком, выжигая его изнутри, и казалось - ещё немного, и он сам обернётся магическим конструктом, сложным заклятием, как несчастный Микифор. Порошин слышал про такое состояние - маги называли его запалом. Ничем хорошим запал кончится, естественно, не мог - но Порошина это сейчас не волновало. Его сейчас не волновало вообще ничего, кроме очередного стонущего человека на окровавленном столе.
