'Я тоже', - и лёгкое, тёплое прикосновение силы - не объятие, долетевшее издалека, а словно ладонь, погладившая по щеке. Порошин зажмурился.
'Давай окно, я буду держать отсюда. Я смогу'.
Он на миг ослабил хватку, передавая ей края разрыва - и разрыв немедленно пошёл вширь, Порошин едва успел его снова подхватить. Какая же она была сейчас слабая! И впрямь едва живая... Ничего-то она здесь не удержит, пяти минут против прущей с Серой Дороги силы не выстоит. Придавят её 'спецы из Аненербе', как котёнка.
'Погоди пол-минуты, потоков соберу, - виновато сказала она. - Больно уж навалились они...'
-Это ты погоди, - остановил её Порошин и крикнул:
-Товарищи сержанты! Слышите меня? Бегом обратно в балку со всеми данными! На прорыв идти немедленно! Я догоню...
Ответ он опять же не разобрал из-за звона мёртвого ветра, но главное, что ответ был, его услышали, а дальше - не его забота. Его забота сейчас - другая...
Он вдохнул поглубже, поустойчивее расставил ноги и крепко зажмурился. Очень хотелось напоследок снова взглянуть вверх, хоть и не видно в небе никаких звёзд, но и неба сейчас за Серой Дорогой не видать тоже. Порошин ещё раз вздохнул - и потащил магию из себя самого.
И зацепил, естественно, духа.
Голову дёрнуло болью, но Порошин тащил и тащил. Он вытаскивал своего 'гостя', придавленного соседством с живой душой, утратившего за столетия большую часть человеческого, гостя, которого он жалел и которого начал понимать - вытаскивал его ближе. Чего духу нужно было там, у Старой Могилы? Порошин теперь знал. Дух, набрав силы, очнулся и откликнулся на воздействие немецких посмертников. Что нужно было им, для чего они потревожили деревенское кладбище? Теперь Порошин не думал, что только для того, чтобы оставить подарочек наступающей Красной Армии. Но это было уже неважно...
Дух же откликнулся, увидел немцев и понял, что это - враг. Но, привязанный к месту, полубезумный, утерявший способность к материализации, он не мог сражаться - и потому искал контакта с живыми. И нашёл...
Давай, ещё... Ну же, ну, ближе! Теперь сила исходила из Порошина огненным ручьём, и даже немецкие маги, не дававшие разрыву захлопнуться, дрогнули - разрыв медленно, рывками начал сокращаться. Но этого было слишком мало...
Наконец Порошин почувствовал - шестым, магическим чутьё, которое обычно подсказывало ему, где какой искать поток - что дух совсем близко. Да, вот он - чувствуется, словно огненная капля, постоянно меняющая форму и выбрасывающая из себя золотые паутинки, капля, от которой исходит ужасающий жар. Порошин закусил губу и мысленно обнял своего гостя. Слился с ним.
Это было всё равно что горящую головню обнять.
И только после этого Порошин разлепил веки и взглянул на мир глазами духа.
...Ночь течёт над степью - утекает на запад, сливается там в чернильное тихое море, уносит с собой ночных духов, смутные тени воспоминаний, тоску и тревогу, надежду и веру. Уносит то, чему не нашлось места на Серой Дороге.
А там мечутся подхваченные чужой волей души, ярятся, рвутся, точно псы на цепи. Душам больно, им назначено плыть в туман, всё дальше и дальше от мира живых - а их тянут обратно. Души безумеют, сталкиваются, крутятся от нестерпимого страдания - но кто-то тащит их к дыре между миром живых и миром мёртвых. Микифор - то, что от него осталось - чувствует лишь горькое жаление и жалость. Не плыть ему в тумане забвения, не успокоить тревоги, гореть в огне, покуда держит его огненная сеть.
А вражьи чародеи - вон где, за длинной балкой, за рощицей, где стоит их войско, спрятались, затаились. Сколько же их - с десяток, не меньше! Плетут и плетут свои заклятия - длинные, сложные, тёмные, точно верёвки, на которых пленников тащат на рынки Каффы через всю Великую Степь.
Порошин глядит глазами Микифора и видит пасущихся в степи коней, дальние огни вражьего войска, татарские пики, воткнутые в землю, гомон и конское ржание - совсем не скрываются, чего им скрываться да тишиться! Им с утра на битву идти. Это их чародеи тайком плетут свою тёмную сеть, точно пауки-тенётники, думают, что никто не почует их, не найдёт...
Один только и выступил против них - тусклое сияние между мятущимися от боли душами на Серой Дороге и тянущими их чёрными вервиями. Едва различимое во тьме. Вот-вот угаснет...
Посмертница, понял Порошин. И молча воззвал к духу: видишь ли врага? Видишь, кому помочь надобно? Иди, Микифор, сражайся - вот они, враги, снова здесь! Иди - за землю свою, за Матрёшу да Аксюшку, за пожжённый Калинец, за побратима, убитого в сечи... За ту, которая сейчас держится из последних сил между живыми и мёртвыми.
Помоги, брат, больше некому!
Дух вздрогнул - и на миг Порошин словно увидел его: не огненной каплей, а человеком, молодым ещё, с короткой русой бородой, с глазами светлыми, как талая вода, с застенчивой улыбкой. А потом дух разорвал контакт, и Порошин со стоном повалился наземь.
Не было больше огненного, сжигающего потока, текущего сквозь тело, не было ломоты во лбу, не было обострившегося до предела чутья и ощущения чужого присутствия. Остался только слабый, быстро истаявший след.
Благодарность.
Потом Порошин много думал о том, не почудилось ли ему то, что было дальше - потому что всё произошло очень быстро. Может быть, и почудилось... Только он видел - всего мгновение! - как пылающая яростным золотом капля слилась с угасающим сиянием Машиной души, и полыхнувший огонь в один миг закрыл разрыв между пространствами, оборвал тёмные сети заклятий, ударил тонким копьём куда-то далеко, за немецкие позиции, откуда тянулись эти самые заклятия.
Ну, а дальше... а дальше проснулась немецкая артиллерия и первым же залпом накрыла рощицу, где Порошин проводил свой допрос. Хорошие у немцев наводчики...
Мага опрокинуло, оглушило, а в себя он пришёл лишь спустя час, в кузове полуторки, идущей в массе прорывающихся войск. Один из сержантов вытащил его и доволок до балки. Немцы поливали колонну, рвущуюся к Северскому Донцу, шквальным огнём, люди шли, не имея никакого прикрытия, и очнувшийся Порошин, насколько хватало сил, ставил защиту для них и обманки для вражеских магов. Он пытался дозваться Машу, но она не ответила. Ни она, ни Микифор.
Сержант стрелкового полка, вытащивший Порошина с полянки, погиб во время прорыва - убитыми потеряли тогда очень много, из десятка человек до берега Донца добирались хорошо если трое. Нестеренко погиб тоже.
Порошин потом, трясясь от озноба в госпитале душными летними ночами, часто вспоминал их всех и думал о том, как несправедлива бывает война. А потом вставал, подходил к окну, и искал на северном склоне неба белую большую звезду.
'Я найду тебя там. Я вернусь. Обещаю'.
