Но он ведь не верит в вещие сны. Ведь так?..

Что-то ужасное произойдет через три дня. Что-то, что завершит его, Филиппа, существование в этом мире.

Филипп мотнул головой и задумался. Он больше не пытался погрузиться в себя, он видел достаточно, и не нужно было убеждаться в том, что он чувствовал, знал. Эта призрачная дорожка длиною в три дня, провал, знание, появившееся в его голове после того сна. Все это - как если бы кто-то показал ему его будущее и потом закрепил самое важное в его голове, чтобы тот не забыл все сразу, проснувшись. Но ведь было что-то еще, какие-то слова. Он не помнил голоса, не знал, были ли они вообще произнесены или тоже появились у него в голове, словно по волшебству. "Ты не болен, ты проклят" - говорили эти слова.

- Бред. - Произнес лекарь в темной комнате.

Он задумался. Уже не о своем сне, а о том, что было более чем два десятилетия назад. Гораздо раньше, чем два десятилетия назад. Ведь все началось еще тогда, верно? Все началось после тех катакомб, того склепа. И болезнь, и дар предвидения...

"Так, значит, теперь это называется?" - Зло спросил себя алхимик, но понял, что кривит перед душой самим собой. Он ведь всегда знал настроение людей, их намерения, слова, которые крутятся у них на языке, их мысли. Всегда видел людей, животных и места насквозь. Неужели теперь он увидел свое будущее вместо чужих мыслей и переживаний? И какая болезнь способна на такое?

Ты не болен. Ты проклят.

- Бред. - Проговорил он, и почувствовал, что его голос звучит жалко. Как будто умоляя высшие силы, чтобы эти слова действительно стали бредом.

Все началось после того саркофага и кинжала. После того, как он об этот кинжал порезался, хотя не должен был. Мраморная кожа. Чувствительность к чужим мыслям и памяти стен, в которых жили люди. Он уже давно открыл для себя, что может чувствовать мысли и намерения людей. А в его случае чувствовать означало знать, и Филипп чувствовал, видел, как медленно проходят три дня.

Филипп прислушался. Было слышно, как тикают его часы в кармане плаща там, на крючке у входа. Это был единственный звук.

Три дня. Тик-так. Тик-так.

"Что-то случится через три дня, что-то страшное. Что-то закончится. Но что!?" - Спросил он себя, закрывая дрожащими ладонями лицо и стараясь унять растущую панику. Он, кажется, знал ответ. И тут же он почувствовал ладонями, как шевельнулись его губы, сами прошептали слово, как будто его устами завладел другой человек.

- Все. - Прошептал Филипп и почувствовал, как это слово эхом отдается в страшной уверенности, той, что покрыла всю его душу, а затем и тело ледяным холодом.

Филипп едва сдержал крик. Очень хотелось закричать, чтобы страх ушел, но лекарь знал, что это еще больше распалит мерзкое чувство. Это было как страх перед дальним плаванием, когда корабль уже спущен на воду и отплыл от берега на многие мили. Страха не было раньше, но он появился сейчас, когда рубеж уже перейден. Страх был смешан с отчаянием и потому не казался Филиппу бутафорским, не был ни капли наигранным, но по-настоящему животным. Тело кричало, что оно боится, что должно бояться неизбежного.

"Нужно помолиться. Я не могу так больше, не могу" - подумал лекарь и сложил руки перед лицом в замок.

- Дея, милостивая матерь, богиня-прародительница... - Начал он и прервался. В его голове вспыхнул зачаток мысли, который быстро пророс. А страх, подобно сорняку, за этот росточек зацепился и теперь становился все больше.

Дея - это жизнь. Подумав об этом, Филипп вспомнил одного "нетленного", монаха давно пришедшей в упадок секты. Их пути пересеклись по пути в Маракат. Смиренный монах тогда разговорился и поведал много интересного о мертвых, восставших из могил, нежити, призраках. Лекарь вспомнил, как тогда его пробрал мимолетный ужас от услышанного, но тогда рассудок преобладал над предрассудками. Теперь ужас вернулся. Слишком многое из того, что поведал ему "нетленный", Филипп знал сам, на личном опыте, хотя никогда прежде не сталкивался с упырями, приведениями и ожившими трупами. Причиной страха были слова "нетленного" о сне, который снится за три дня до смерти тем, кто проклят. И тем, кто, как им думалось, сумел обмануть смерть.

Неужели это правда? Нет, это должна быть болезнь, болезнь!

Ум наконец приказал телу заткнуться. Истерика прошла быстро, животный страх смерти ушел. Осталось отчаяние, чувство обреченности и страх неизбежного. Филипп сидел, обхватив голову руками, и пытался как-то упорядочить свои мечущиеся мысли. В конце концов, ему это удалось.

Вещие сны, молитва, проклятие. В любой другой момент Филипп усмехнулся, но теперь эти вещи не казались ему смешными. И его не покидало ощущение, что сон был чем-то большим, чем просто вещий сон. Он был... Глубже. Информативнее. И было в нем что-то, что убедило Филиппа, заранее прекратило возможные попытки сопротивления. Что-то или кто-то был в этом сне.

Саркофаг, кинжал, порез.

- Это не болезнь, это... - Он не договорил и вздрогнул. Последнее слово прозвучало у него в голове. От страха, жалости к себе и понимания всего происходящего ему хотелось плакать.

Несколько слезинок все же выступило у него на глазах. Филипп быстро их смахнул, и тут его взгляд упал на книгу, лежавшую на столе. Труд Ванессы. Ее книга. Как она здесь оказалась? Она всегда тут лежала или появилась только что?

Это было не важно, важно было другое. Ванесса. Она там точно была. И ее не касаются эти три дня, она не провалится в ту бездну вслед за ним. Она будет жить дальше, будет жить долго, и ей, без сомнений, уготовлена великая судьба. Филипп это чувствовал и просто хотел в это верить. Каждый учитель и наставник желает, чтобы ученик превзошел его во всем и многократно... Ванесса. До недавней поры - дочь лучшего друга. Теперь - свет в окружавшей его темноте. Свет в окошке, единственный человек, которого он может назвать родным. Ей он всегда желал только самого лучшего, лекарь всегда выжимал из себя все соки, только чтобы ей было проще и лучше с ним.

Филипп вспомнил то, что осталось от сна. Три дня. А что потом? Точно ничего хорошего.

Алхимик еще долго сидел за столом в глубокой задумчивости. Он листал книгу Ванессы, смотрел то на нее, то на суму, в которой лежали его вещи. Думал о том, зачем приплыл на Зеленый берег. Поиск лекарства от чумы. На самом деле - поиск лекарства от своей болезни. Сейчас он ищет лекарство от другой болезни и пытается остановить эпидемию, спасти маленькое поселение от полного вымирания. Ничего из этого он не успеет, а в том, что он не болен, а проклят, Филипп уже не сомневался. Слишком многое говорило об этом, и только упрямство, нелюбовь ко всему антинаучному и страх Филиппа перед жестокой правдой не позволяли признать очевидное.

Он не успеет спасти себя. Ему пора на патрулирование, спасать тех, кто живет здесь, на Зеленом берегу...

А надо ли?

Он прибыл на Зеленый берег для того, чтобы найти лекарство от чумы, по официальной версии. По иронии судьбы, он его сейчас и ищет. За три дня он не успеет. Может, жителей Зеленого берега можно спасти, но не за три дня, а после того, как произойдет что-то страшное, спасать их будет некому. Нет, им он уже не поможет. Нужно помогать тем, кому можно помочь.

Ванесса.

И до того, как начнется что-то плохое, у Филиппа есть три дня. Три ночи. Днем он подарит ей свое время, которого у него так немного осталось, разделит самое дорогое, что у него есть, с самым дорогим для него человеком. Ночью он будет трудиться над тем, что ей поможет в жизни. Поможет уже после того, как совершится что-то страшное.

Филипп чувствовал и знал - это то, что он должен сделать. Он поможет той единственной, которая спасется из этого кошмара, поможет всем, чем сможет. Мрачная уверенность завладела им целиком. Страх стал незаметным, он был рядом, но он как будто бы притих, чтобы не мешать. Филипп достал из сумы бумагу, пергамент, чернила. Открыл книгу Ванессы на первой чистой странице и составил на пергаменте список того, что нужно было внести в книгу. Кажется, раньше она была тоньше, и заполнена в ней была треть, а не десятая часть. Перед Филиппом лежал большой фолиант, сделанный из дорогих материалов. Страницы были посеребрены по краям, как будто кто-то провел кистью с серебром по торцам закрытой книги. Твердая обложка ласкала пальцы черной замшей и шелковой вышивкой. Как только лекарь коснулся пером страниц фолианта и вывел первую литеру, с ним произошло что-то чудовищное, будто что-то прямо из глубин Небытия, холодное, темное и злое схватило его за сердце, стеснило разум своей волей... И одновременно нечто прекрасное, сгоняющее усталость и вселяющее новую жизнь, поистине расправляющее писцу крылья. Это было чем-то однозначно волнующим и полностью пленившим все его существо.