На вопрос Гарримана о сроках поставок бомбардировщиков Сталин ответил, что аэродромы и технические средства будут готовы примерно через две недели и он хочет, чтобы в первую партию вошли от десяти до двадцати таких боевых машин.

На карте Сталин показал планируемое наступление Красной армии, которое начнется из района озера Байкал, пройдет через территорию Внешней и Внутренней Монголии к Калгану, Пекину и Тяньцзиню и таким образом отрежет японскую группировку в Китае и Маньчжурии. Было очевидно, что он был доволен тем, что ход обсуждения шел в выгодном для него направлении. Завершая переговоры, он подчеркнул, что решены «грандиозные задачи… Мы должны перебить хребет японцам».

Стороны договорились, что генерал Дин и генерал Антонов обсудят планы со своими коллегами из ВМС.

14 декабря у Гарримана была очередная продолжительная встреча со Сталиным. Они обсудили общие вопросы поставок американских материальных средств на Дальний Восток и предстоящую встречу (где бы она ни состоялась) Сталина с Рузвельтом и Черчиллем. Гарриман сообщил Сталину, что в американские планы входит подготовка к поставкам в Петропавловск, который станет важной базой для военно-морских и военно-воздушных операций, и что этот вопрос еще предстоит обсудить их военным представителям. (Гарриман сообщил Рузвельту, что встреча со Сталиным «в целом подтвердила их ожидания. Я заверил его, что Вы и ОКНШ заинтересованы в том, чтобы сделать все возможное касательно поставок. Я подчеркнул необходимость детального планирования… Он дал мне свои гарантии, что поручит Генштабу немедленно приступить к обсуждению этого»[665].)

В Тегеране Рузвельт упомянул только о том, что незамерзающий порт Далянь, возможно, следует возвратить России, прекрасно сознавая, что это далеко не все, что может попросить Сталин в обмен на советское участие в войне на Тихоокеанском театре. Теперь следовало поторговаться. Гарриману было поручено встретиться со Сталиным и договориться о цене участия СССР, сказать ему, что президент США «хотел бы узнать, какие именно затронутые им политические вопросы нуждаются в прояснении в связи со вступлением СССР в войну против Японии». Гарриман обратился к Сталину с таким вопросом в кабинете советского руководителя. Сталин ушел в соседнюю комнату, вернулся с картой в руках и сказал, что Южный Сахалин и Курильские острова должны быть возвращены России и что Россия хотела бы арендовать порт Далянь и Порт-Артур. Помимо этого, сказал Сталин, он желает «снова» арендовать магистраль КВЖД в Маньчжурии от порта Далянь до Харбина, идущую к северо-западу к станции Маньчжурия и к востоку на Владивосток. Гарриман сообщал, что Сталин был удовлетворен беседой, «особо заверив меня, что у него нет намерений препятствовать полновластию Китая в Маньчжурии», и добавив, что он лично заинтересован и в сохранении независимости Внешней Монголии. Сталин коснулся будущего территорий, которые Россия уступила Японии по договору 1905 года, и Курильских островов, ранее принадлежавших России.

Обсуждая планы будущих авианалетов силами бомбардировщиков, Антонов и Сталин заранее предупредили, что самолеты США в любом случае не должны появиться на аэродромах Приморского края и Камчатки раньше, чем за десять дней до начала боевых действий. Однако 17 декабря генерал Антонов вдруг заявил: «После тщательных расчетов мы решили, что советским вооруженным силам потребуются все военно-воздушные и военно-морские базы в Приморском крае, поэтому американские ВВС и ВМС не смогут действовать с этих баз». Такие изменения планов Гарриман счел для себя личным оскорблением и очередным примером самоуправства Сталина. 29 декабря он телеграфировал президенту Рузвельту: «Справедливости ради стоит отметить, что почти все наши требования и пожелания отвергались без долгих слов и каких-либо объяснений. Не могу сказать, чтобы с нашей военной миссией обращались так, как следует вести себя с союзниками… Они очень упрямы и самоуверенны»[666]. Однако в то же самое время, продолжает Гарриман, Антонов сообщил ему, что Соединенные Штаты могут использовать Камчатку и даже начать топографическую съемку полуострова. И снова не последовало никаких объяснений (обычная советская практика), однако у Рузвельта были поистине энциклопедические знания в области географии. (Однажды во время конференции по военным вопросам он буквально потряс своими знаниями заместителя премьер-министра Новой Зеландии Уолтера Нэша, предложившего американским войскам занять небольшой остров у берегов Новой Зеландии. На это Рузвельт тогда ответил: «Нет, не этот остров, для наших целей лучше подойдет соседний остров, который называется Мангарева». Нэш ответил, что впервые слышит о таком острове. Рузвельт изумился: «Да это же остров в архипелаге Туамоту, в почтовой зоне острова Таити. Мне хорошо это известно, ведь я коллекционирую почтовые марки»[667].)

В отличие от Гарримана президенту следовало бы знать, что Приморский край находится слишком близко к Японии, образуя фактически восточную границу Маньчжурии. Поэтому здесь было бы трудно сохранить в тайне активность вооруженных сил США: внезапное изменение плана объясняется, скорее всего, сильным опасением советской стороны, что, обнаружив американское присутствие в этом регионе, японцы могут напасть еще до того, как Красная армия будет достаточно оснащена и способна отразить такое нападение. Генерал Кертис Лемей использовал Марианские острова для базирования «Б-29», которые нанесли сокрушительные бомбовые удары по Токио. Хотя Камчатка расположена существенно ближе к Японии, задействование аэродромов на полуострове было не принципиальным.

Гарриман остался явно недоволен, тем не менее он признавал: «Мои личные взаимоотношения с маршалом Сталиным, господином Молотовым и другими сотрудниками МИДа достаточно дружеские».

Франклин Делано Рузвельт предпочел в последующем отказаться от двух обязательств, данных им Советскому Союзу, достаточно актуальных для русских, которым всегда, даже в более благоприятных ситуациях, было свойственно с подозрением относиться ко всем иностранцам и не доверять им. Равным образом в обоих случаях проявилась американская паранойя в отношении русских, хотя и лучше скрываемая.

В ноябре 1943 года президент Рузвельт и военное министерство поручили бригадному генералу Доновану, легендарному руководителю Управления стратегических служб США (УСС), сформировать в Москве разведывательную миссию УСС в ответ на создание в Вашингтоне миссии связи советской разведки. Такие органы должны были упростить решение проблем, которые могли возникнуть в ходе совместных боевых операций. Британия уже произвела обмен с Россией такими миссиями: в Лондоне находились четыре офицера НКВД, в Москве – персонал британского Управления специальных операций. Такие структуры, впрочем, не предполагали обмена какими-либо особо секретными материалами.

Сначала Донован встретился с Молотовым, который одобрительно относился к разведдеятельности УСС. Донован и Молотов в сопровождении генерала Дина проследовали в наркомат иностранных дел, затем в штаб НКВД. Там американцев встретил генерал-лейтенант Павел Фитин, руководитель внешней разведки НКВД, тридцатишестилетний голубоглазый блондин (как отозвался о нем генерал Дин) с обворожительной улыбкой, и генерал-майор Александр Осипов, который руководил отделом, курирующим диверсионные операции во вражеских странах[668]. Облик Осипова сразу вызывал в памяти зловещую фигуру Бориса Карлоффа[669]. Донован очаровал русских красочными описаниями малогабаритных радиопередатчиков, пластиковой взрывчатки и другого специального шпионского оснащения, разработанного в УСС, и рассказал о технологии внедрения агентуры УСС на вражеской территории. Донован поведал также о курсах подготовки и обучения американских агентов. Генерал Дин заметил, что Фитину понравилась идея обмена разведывательными данными. Он заявил, что было бы желательно информировать Соединенные Штаты о том, какие диверсии готовят советские агенты на важнейших промышленных объектах Германии и на железных дорогах. И наоборот: получать такую информацию об операциях американской агентуры. Правда, потом Фитин, помрачнев, спросил Донована, приехал ли тот в Советский Союз «с единственной целью предложить сотрудничество или у него есть какие-то другие намерения»[670]. «Я не смог удержаться от улыбки при этом очередном свидетельстве советской подозрительности», – писал генерал Дин (не ведая о том, что его собственная страна отличалась еще большей подозрительностью). Донован спокойно ответил Фитину, что у него не было и нет никаких других намерений.