В ноябре 1943 года в Тегеране Сталин говорил Рузвельту, который приветствовал это заявление: «Когда Германия будет окончательно разбита, станет возможным направить в Сибирь необходимое пополнение, и тогда у нас будет возможность общими усилиями разгромить Японию». Это неожиданное предложение объясняется следующим образом: после того как Гитлер нарушил свой пакт с Россией, вторгнувшись на ее территорию через два месяца после его заключения, Сталин вполне допускал, что и Япония может коварно нарушить все условия и начать агрессию, особенно если увидит слабеющий Советский Союз. Сталин довел эти соображения до сведения Рузвельта через Аверелла Гарримана, который хотя и не был тогда послом, но в августе 1942 года находился в Москве. Сталин попросил Аверелла Гарримана передать Рузвельту, что разгром Японии имеет важное значение: «В конечном итоге она [Россия] вступит в войну… Япония является историческим врагом России, и ее окончательный разгром очень важен для интересов России»[653]. Опираясь на это заявление и на документы Тегеранской конференции, военное руководство США подготовило план совместных с СССР боевых действий против Японии, и оставалось только дождаться подходящего случая, чтобы ознакомить с ними Сталина. Такой момент наступил: Рузвельт представил ему подготовленный Объединенным комитетом начальников штабов план боевых операций против Японии, предусматривающий совместное наступление вооруженных сил СССР и США: «Для приближения окончания войны, по нашему мнению, представляется крайне важным сразу же после начала войны между СССР и Японией осуществление бомбардировок Японии с аэродромов вашего Приморского края, поскольку это позволит нам уничтожить военные и промышленные центры Японии»[654]. США планировали наносить удары четырехмоторными бомбардировщиками числом от ста до тысячи самолетов в зависимости от ресурсных возможностей аэродромов в Приморском крае. Сталин изучил документ и согласился на совершение скоординированных наступательных операций силами двух государств. В дальнейшем никакие детали этого плана не обсуждались, речь шла лишь о будущих действиях.
Молотов довел это до сведения Гарримана, который к тому времени уже постоянно находился в Москве, получив назначение в качестве нового посла. Необходимо отметить, что и он, и Сталин в равной мере тревожились, что японцам станет известно об этом плане совместных действий.
Гарриман пытался противиться этому назначению. Еще в 1941 году Рузвельт уговаривал его занять этот пост, заменив Штейнгардта, но Гарриман отказался, убедив президента, что для Рузвельта будет гораздо полезнее использовать его в качестве посла по особым поручениям: «Я видел, до какой степени ограничена жизнь иностранных дипломатов в Москве, их буквально держат за забором»[655]. Но назначенный тогда послом адмирал Стендли явно не справлялся с работой, и Рузвельт снова стал уговаривать Гарримана, который с большой неохотой вынужден был согласиться.
26 декабря Гарриман впервые сообщил президенту весьма важные новости из Москвы. Молотов нервно известил Гарримана («читая по бумажке, которую он предпочел не показывать мне»[656]), что «Советское правительство готово начать сотрудничество в войне в Тихоокеанской зоне».
«Я ответил, что Вас, конечно, порадует известие о том, что Советское правительство готово начать сотрудничество в отношении войны в Тихоокеанской зоне… Молотов перебил меня, заявив, что Сталин выразился на этот счет абсолютно недвусмысленно».
Нервозность Молотова объяснялась его опасениями, что данное решение станет известно японцам: их мощная Квантунская армия, как всегда, была развернута на границе и могла напасть в любое время. Это было бы серьезным осложнением: оказалась бы перерезана Транссибирская магистраль, связывавшая Россию с Приморским краем на самой ее восточной оконечности всего в нескольких километрах от маньчжурской границы.
В феврале 1944 года Сталин несколько раз встречался с Гарриманом, чтобы определить, что конкретно он имел в виду под советским участием в Тихоокеанской зоне. Во время первой такой встречи он сказал Гарриману «в категоричной форме», что Советский Союз обеспечит базирование на Дальнем Востоке трем сотням американских тяжелых бомбардировщиков[657]. Когда Гарриман сообщил ему, что генерал Арнольд предполагал разместить там до тысячи бомбардировщиков, Сталин ответил: «Тогда нам придется строить новые аэродромы. Посмотрим, возможно ли это».
«Когда сопротивление немцев на западе начнет ослабевать, дивизии будут переброшены на Дальний Восток… Сразу же после этого Советское правительство перестанет опасаться японских провокаций и сможет даже само спровоцировать японцев. Однако сейчас мы еще пока слабы, чтобы пойти на это»[658]. Сталин сказал, что ГКО начал переоснащение советских ВВС и что на Дальний Восток планируется перебросить четыре армейских корпуса в составе двадцати – двадцати двух дивизий.
Сталин также сообщил, что недавно встречи с ним (через одного советского офицера) добивался начальник японского Генерального штаба, который стремился убедить его в том, что немцы ничего не значат для японцев. Сталин заявил, что он отказался от встречи с ним, добавив: «Пусть идет ко всем чертям!»[659] Он также хотел довести до сведения Рузвельта полученную им информацию о том, что японцы якобы эвакуируют заводы и технику в Маньчжурию и Японию для строительства новой внутренней линии обороны островов, что означает, что в случае наступления союзных сил они не собираются защищать внешний периметр страны и Индонезию.
Вскоре после дня «Д», дня высадки союзнических войск в Европе, Рузвельт попросил Гарримана вновь уточнить у Сталина о его конкретных планах вступления в войну с Японией. Когда Гарриман встретился со Сталиным 10 июня, он сообщил советскому лидеру, что президент «хочет узнать, когда Сталин будет готов начать секретные переговоры по использованию американских ВВС на советских базах Дальнего Востока, а также хочет скоординировать планы военно-морских операций»[660]. Сталин ответил, что, по его мнению, Россия будет играть более активную роль в этой войне «и будет участвовать в совместных боевых операциях на суше, на море и в воздухе», что он уже обсудил все эти вопросы с командующим ВВС на Дальнем Востоке, что в районе между Владивостоком и Советской Гаванью имеются двенадцать аэродромов, способных принимать четырехмоторные бомбардировщики, шесть или семь из которых Соединенные Штаты смогут использовать для своих самолетов. Сталин подчеркнул, как всегда при обсуждении темы участия в войне против Японии, что необходима исключительная степень секретности, чтобы японцы не помешали советским морским перевозкам в Тихом океане, позволяющим «вполне законным образом» накапливать во Владивостоке грузы, включая горючее. Далее Сталин спросил о возможности получения нескольких сотен четырехмоторных самолетов. «Президент, – сказал Гарриман, – ничего так страстно не желает, как совместных воздушных операций США и СССР против японцев». Президент надеется, добавил Гарриман, что переговоры между военным руководством США и СССР о подготовке к совместным действиям начнутся немедленно. «Нельзя терять время: чем раньше начнутся переговоры, тем успешнее они будут», – ответил Сталин. Он поинтересовался здоровьем Рузвельта. Гарриман сообщил, что у президента, как всегда зимой, проблемы с гайморитом, но, «что касается нынешнего состояния здоровья президента, я сказал, что оно отличное, что президент полон сил и энергии».
В августе Франклин Делано Рузвельт написал Сталину, настаивая на сотрудничестве в войне в Тихоокеанской зоне, «когда Вы будете готовы действовать… Ничто иное из того, что мы можем сделать в настоящее время, не могло бы принести большей помощи для быстрейшего завершения войны на Тихом океане»[661]. Сталин ответил: «Получил Ваше послание по вопросам Тихого океана. Мне понятно значение, которое Вы придаете этим вопросам… Я уверен вместе с тем, что Вы хорошо представляете, насколько наши силы сейчас напряжены, чтобы обеспечить успех развернувшейся борьбы в Европе. Все это позволяет надеяться, что недалеко то время, когда мы добьемся решения нашей неотложной задачи и сможем заняться другими вопросами»[662].
