Библиотеку и личные документы Сталина упаковали и отправили в Куйбышев. Его железнодорожный вагон и самолет «DC-3» находились в полной готовности. Дипломатам, которым сказали, что Молотов и Сталин присоединятся к ним, было приказано отправиться спецпоездом в Куйбышев. Вместе с другими москвичами, занимавшими ответственные посты, дипломаты вскоре после полуночи в полной темноте, освещаемые только вспышками от зенитных орудий, разместились в вагонах поезда. Шел сильный дождь со снегом. Переезд занял пять дней. В обстановке такого хаоса пассажиры питались только тем, что смогли взять с собой. Немцы едва не захватили поезд, но в самый последний момент были отброшены контратакой русской кавалерии. Артиллерийским огнем оказалось разрушено рельсовое полотно, его восстановили, но на это ушло много времени. В поезде находилась и вся труппа Большого театра, а также композиторы Арам Хачатурян и Дмитрий Шостакович. Все благополучно перенесли эту поездку, пополняя в пути запасы продуктов во время остановок на деревенских станциях и в колхозах.
В тот тяжелый день прибыли первые сибирские части из дивизии Белобородова и сразу же заняли позиции на главных подступах к Москве. Вслед за ними прибыли части морской пехоты и армейские дивизии. После их прибытия Сталин передумал покидать Москву и приказал всем наркомам – всем, кроме Молотова, который убыл в Куйбышев, – остаться с ним.
Генерал А. П. Белобородов, командир дальневосточной стрелковой дивизии, позднее описал в своих мемуарах эту стремительную передислокацию в Москву, чтобы прибыть туда вовремя: «Железнодорожники открыли нам «зеленую улицу». На узловых станциях мы стояли не более пяти-семи минут. Отцепят один паровоз, прицепят другой, заправленный водой и углем, – и снова вперед! Точный график, жесткий контроль. В результате все тридцать шесть эшелонов дивизии пересекли страну с востока на запад со скоростью курьерских поездов. Последний эшелон вышел из-под Владивостока 17 октября»[509].
30 октября Рузвельт сообщил Сталину по телеграфу, что он распорядился об оказании Советскому Союзу помощи самым непосредственным и эффективным образом:
«Я одобрил все списки военного снаряжения и вооружения и отдал распоряжение, чтобы сырьевые материалы были предоставлены по мере возможности и как можно скорее. Я дал распоряжение начать поставки немедленно и продолжать производить их в возможно наибольшем объеме.
Чтобы избежать финансовых затруднений, я отдал распоряжение о немедленном проведении мероприятий, при которых поставки могут производиться согласно закону о передаче вооружения взаймы или в аренду на сумму до одного миллиарда долларов.
Я предлагаю, если Советское Правительство это одобрит, чтобы Соединенные Штаты не взыскивали процентов с задолженности, которая может возникнуть у Советского Правительства и которая вытекает из этих поставок, и чтобы платежи по этой задолженности начались только спустя пять лет после окончания войны и производились в течение десяти лет после истечения этого пятилетнего периода»[510].
Такая телеграмма, зашифрованная по соображениям безопасности, была отправлена Штейнгардту в Куйбышев, который 2 ноября передал ее Вышинскому, тоже в Куйбышеве. На следующий день Вышинский отправил Сталину по телеграфу зашифрованную версию послания (полностью соответствующую тексту оригинала). На следующий день Сталин отправил Рузвельту ответную телеграмму с выражением чувства признательности и благодарности, которая заканчивалась словами: «Что касается выраженного Вами, г-н Президент, пожелания, чтобы между Вами и мною был бы незамедлительно установлен личный непосредственный контакт… то я с удовольствием присоединяюсь к этому Вашему пожеланию и готов со своей стороны сделать все возможное для осуществления этого»[511].
К этому времени Москва была в таком отчаянном положении, что Сталин хотел разместить столь долгожданные новости (вместе с фотографиями) на первых полосах советских газет, но Штейнгардт был вынужден остановить его. Он сказал Вышинскому: «Это может быть рискованно. Рузвельт принял решение предоставить СССР кредит в один миллиард долларов без ведома Конгресса»[512].
Штейнгардт находился на грани нервного срыва. 3 ноября он пишет Хэллу о «переутомлении и физическом напряжении… усугубленном крайне неприемлемыми условиями жизни… военной ситуацией… У меня сломалась половина коренного зуба»[513]. Он пишет, что убежден: захват Москвы – лишь дело времени. Молотов уехал в Москву. «До падения Москвы, которая может еще некоторое время продержаться, вряд ли они [Молотов и Сталин] приедут в Куйбышев». Далее он пишет, что, конечно, будет до конца выполнять свою работу, пока его не освободят от должности. Двумя днями позже он получает ответ на свою просьбу: утешительную телеграмму от Рузвельта о том, что его заменят «кем-нибудь, кто в полной мере и детально знаком с проблемами промышленного производства в Америке и поставок в Россию»[514].
6 и 7 ноября были днями официального советского праздника. В 1941 году в эти дни отмечалась двадцать четвертая годовщина Великой Октябрьской социалистической революции. Германская армия находилась в 50 километрах от Москвы. 6 ноября Сталин решил в пропагандистских целях провести торжественное заседание Моссовета, посвященное годовщине революции, для политработников и депутатов Моссовета, но провести в вестибюле станции метро «Маяковская», известной своими красивыми конструкциями из алюминия. В конце вестибюля соорудили возвышение для членов Политбюро. У одной из платформ стоял поезд с открытыми дверьми, откуда выносили и раздавали бутерброды и прохладительные напитки.
Сталин произнес волнующую речь о просчетах Германии: «Они рассчитывали прежде всего на то, что серьезно надеялись создать всеобщую коалицию против СССР, вовлечь Великобританию и США в эту коалицию, предварительно запугав правящие круги этих стран призраком революции… СССР не только не оказался изолированным, а, наоборот, приобрел новых союзников в лице Великобритании, США и других стран, оккупированных немцами… Неудачи Красной армии не только не ослабили, а, наоборот, еще больше укрепили союз рабочих и крестьян»[515]. Затем Сталин остановился на причинах военных поражений. И здесь он выступил за открытие «второго фронта»: «В настоящее время на европейском континенте не существует каких-либо армий Великобритании или Соединенных Штатов Америки… Обстановка теперь такова, что наша страна ведет освободительную войну одна… Но не может быть сомнения в том, что появление “второго фронта“ на континенте Европы – и он безусловно должен появиться в ближайшее время [бурные аплодисменты], – существенно облегчит положение нашей армии». Сталин также привел цифры потерь советской стороны: 350 000 убитых и 378 000 пропавших без вести с момента начала боевых действий. Сталин знал, что эти цифры далеки, очень далеки от правды.
На следующий день, вопреки советам своего окружения, посчитавшего затею слишком опасной (по свидетельству генерала Волкогонова, когда Сталин выступил с этим предложением, Молотов и Берия подумали, что они ослышались), Сталин принял решение провести в ознаменование праздника традиционный парад на Красной площади, то есть поступить так, как если бы Москва не находилась на осадном положении. И приказал создать над городом защитный «зонт» силами истребительной авиации. На случай же, если во время парада все же произойдет авианалет, Сталин приказал убитых и раненых «быстро убрать, чтобы не прерывать парада»[516]. Он приказал также, чтобы кинооператоры сняли марширующие войска, чтобы каждый увидел эти кадры жизнеспособной Красной армии и понял, что уверения фюрера в ее полном разгроме являются бессовестной ложью. К счастью, в этот день был сильный снегопад, предотвративший малейшие попытки германских бомбардировщиков сорвать военный парад.
