Это было именно так, особенно в начале войны, когда Россия оказалась в смертельной опасности. Сталин ежедневно проводил совещания с маршалом Александром Василевским, начальником Генерального штаба Советской армии, и с генералом Георгием Жуковым, заместителем Верховного Главнокомандующего, храбрым и талантливым руководителем, который организовывал оборону Москвы и Ленинграда. Сталин вначале не отличался военным талантом, но он научился слушать своих генералов и перерабатывать огромное количество информации, чтобы как следует продумывать планы ведения боевых действий. Жуков в последующем напишет о Сталине, что, являясь «выдающимся организатором», тот «раскрыл способности как Верховного Главнокомандующего, начиная со Сталинградской битвы … овладел основными принципами организации фронтовых операций… и руководил ими со знанием дела, хорошо разбирался в больших стратегических вопросах»[16].
Однако теперь, к концу 1943 года, крайней необходимости в такой практике уже не было. Ленинград все еще находился в блокаде, но Красная армия уже вернула себе две трети территории, захваченной немцами. В феврале она одержала блистательную победу под Сталинградом после окружения девяноста двух тысяч плохо одетых, голодных германских солдат, представлявших собой последние остатки армии, наносившей удар. В июле она восстановила контроль над Курском, юго-западнее Москвы. В этой грандиозной битве принимали участие два миллиона человек, шесть тысяч танков и четыре тысячи самолетов. После Курской битвы германская армия уже не проводила наступательных операций. К осени 1943 года русские стали называть завершавшийся год переломным[17].
Наиболее явным признаком этой перемены было то, что в сентябре Сталин, наконец, решил, что теперь он может выехать за пределы страны, возложив необходимую ответственность на своих генералов, и лично встретиться с Рузвельтом. Тем не менее он принял план Рузвельта относительно этой встречи только за день до того, как Рузвельт покинул Вашингтон. За последний год руководители двух стран обсудили различные варианты по возможному месту встречи. Рузвельт предложил несколько дат и мест, где они могли бы собраться вместе. В этом списке фигурировала Исландия, юг Алжира, Хартум, Берингов пролив, Фэрбенкс на Аляске, Каир и Басра. (Предложив Берингов пролив, президент в высшей степени проявил широту души, написав: «Я думаю, мы могли бы встретиться либо на Вашей, либо на моей стороне Берингова пролива»[18].)
Сталин отверг все эти предложения. В одном из редких ответных писем, собственноручно написанных им, которое Франклин Д. Рузвельт получил 8 августа, Сталин вначале нелюбезно предложил в качестве места встречи Архангельск (на крайнем севере России на берегу Белого моря) или Астрахань (на юге России), а затем продолжил: «Если Вас лично это не устраивает, то Вы могли бы направить в один из названных пунктов вполне ответственное доверенное лицо… Я уже г-ну Дэвису говорил в свое время, что не имею возражений против присутствия г-на Черчилля на этом совещании»[19]. Наконец, в сентябре Сталин написал, что он может выехать на встречу, но «момент встречи должен быть уточнен дополнительно, считаясь с обстановкой на советско-германском фронте[20]», и предложил Тегеран в качестве места встречи. Рузвельт ответил, что участие во встрече в Тегеране было бы для него весьма затруднительным, ссылаясь на свои обязанности, закрепленные в конституции: «Я не могу допустить задержек, которые могут возникнуть при полетах в обоих направлениях через горы в ложбину, где расположен Тегеран. Поэтому с большим сожалением я должен сообщить Вам, что не смогу отправиться в Тегеран. Члены моего кабинета и руководители законодательных органов полностью согласны с этим»[21]. Именно тогда Рузвельт предложил Басру и Багдад в Ираке или Анкару в Турции, завершив свое послание следующей фразой: «Выручите меня в этом критическом положении».
Свой ответ Сталин дал только через две недели. Он сообщил Рузвельту, что единственным подходящим местом встречи считает Тегеран. «Для меня, как Главнокомандующего, исключена возможность направиться дальше Тегерана».
Рузвельт неохотно согласился и решил-таки предпринять дальний перелет в Тегеран. Через три дня, 8 ноября, он написал Сталину, что готов встретиться с ним там.
Рузвельт всегда очень высоко ценил роль средств массовой информации и понимал, насколько важна эта встреча для формирования общественного мнения, поэтому не упустил возможности упомянуть этот аспект, стремясь сыграть на представлении Сталина о собственной значимости: «Весь мир ожидает этой встречи нас троих»[22].
Со свойственным ему кипучим оптимизмом Франклин Д. Рузвельт стал энергично готовиться к этой поездке. Если у него и были какие-то сомнения в том, что Сталин и в самом деле приедет на эту встречу, то он держал их при себе. Сталин выбрал страну, расположенную далеко от американских берегов, но она находилась под контролем американцев, и такой выбор был далеко не случайным, как могло показаться на первый взгляд. Через Иран проходило огромное количество грузов по ленд-лизу. Объем поставок был так велик, что американский генерал был назначен начальником штаба иранской армии, высокопоставленный американский полицейский был советником в иранской жандармерии, еще один американец был назначен главным советником по финансовым вопросам в правительстве Ирана. Кроме того, двумя лагерями на окраине Тегерана была расположена тридцатитысячная группировка американских войск из контингента командования в зоне Персидского залива.
Рузвельт любил путешествовать и на машине, и на поезде, но особенно на корабле. Несмотря на все заботы, сама перспектива отправиться куда-либо по морю на современном военном корабле поднимала ему настроение.
Гарри Гопкинс был единственным гражданским советником в его окружении на борту линкора. Рузвельт настороженно относился к профессиональным дипломатам из Госдепартамента, многие из которых были республиканцами консервативного толка. Отдел Госдепартамента по Восточной Европе, отличавшийся своими резко выраженными антисоветскими настроениями, был расформирован, однако подавляющее большинство профессиональных дипломатов выступали против признания президентом США Советского Союза в 1933 году. Несмотря на значительные кадровые перестановки в Госдепартаменте, противостояние этого ведомства президенту страны и его политической линии было по-прежнему весьма сильным. Исправить положение дел не помогло и направление Гопкинса непосредственно в европейские представительства США, где он должен был проконтролировать работу дипломатической службы. Гопкинс обнаружил, что во многих американских посольствах и дипломатических миссиях на стенах все еще висят портреты бывшего президента Гувера вместо Франклина Д. Рузвельта. (Джордж Кеннан, в то время молодой сотрудник дипломатической службы, который позднее стал известен как автор «политики сдерживания» времен «холодной войны», весьма типичным образом отреагировал на признание Рузвельтом Советского Союза в 1933 году: «Мы не должны иметь с ними каких-либо отношений… Никогда, ни в то время, ни позднее, я не считал Советский Союз подходящим реальным или потенциальным союзником, или партнером для нашей страны»[23].) Рузвельт как-то сказал председателю Совета управляющих Федеральной резервной системой США Марринеру Экклсу: «Чтобы понять, как трудно добиться, чтобы профессиональные дипломаты как-либо изменили свое мышление, политику или действия, нужно в этом убедиться только на собственном опыте, пытаясь внести эти изменения в их мышление, политику и действия»[24]. И другие передовые личности тоже считали, что сотрудники дипломатической службы были сверх меры консервативны. «Общаться с кем-либо при посредничестве представителей Государственного департамента – это все равно, что заниматься любовью через одеяло», – пошутил как-то британский экономист Джон Мейнард Кейнс[25].
