Поскольку Сталин был «совой» и постоянно работал всю ночь до раннего утра, все его сотрудники в Кремле работали по такому же распорядку. Поэтому, когда Гарриман позвонил Молотову, чтобы сообщить ему это известие, на его звонок ответил помощник Молотова Михаил Потрубах, который все еще находился на своем рабочем месте. Гарриман сказал, что хотел бы видеть Сталина и Молотова «во второй половине дня, может быть и раньше, если это возможно», а потом перезвонил ему через пять минут и попросил организовать ему встречу с Молотовым той же ночью. Как вспоминал Потрубах, «посол был явно не в себе»[1061]. Передав Молотову эту просьбу, Потрубах перезвонил Гарриману и сказал, что Молотов приедет в «Спасо-хаус» «немедленно, если послу Гарриману это удобно»[1062].
Молотов был обычно сдержан, холодно вежлив, но когда приехал той ночью в «Спасо-хаус», как вспоминал Гарриман, «он, казалось, был глубоко тронут и встревожен… и провел там некоторое время, говоря о том, какую важную роль сыграл президент Рузвельт в войне и в составлении мирных планов, с каким уважением относились к нему маршал Сталин и все русские люди, как высоко ценил маршал Сталин приезд президента в Ялту… Никогда раньше я не слыхал, чтобы Молотов говорил так искренне»[1063]. На следующий вечер Гарриману была назначена встреча в Кремле со Сталиным.
Когда на следующий день в 8 часов вечера Гарриман вошел в кабинет Сталина, там, как обычно, присутствовал и Молотов. Проявление эмоций было совершенно не свойственно Сталину, ни в одних воспоминаниях или рассказах очевидцев не упоминается, чтобы он проявил эмоциональность или поприветствовал кого-либо иначе, чем сухим, формальным рукопожатием. Однако в тот момент Сталин встречал Гарримана стоя, и, здороваясь, он взял его руку и задержал ее в своих руках. Так они и стояли – высокий, худощавый Гарриман и приземистый, коренастый Сталин, – пока маршал не выпустил руку Гарримана, затем они сели. Маршал, по словам Гарримана, был «глубоко потрясен и очень опечален, таким я его еще никогда не видел»[1064].
Сталин начал расспрашивать об обстоятельствах смерти Рузвельта. Он хотел удостовериться, что Рузвельт не был отравлен. Затем Сталин заявил о своей уверенности в том, что «при Трумэне в политике Америки не будет никаких перемен», несомненно, надеясь, что в ответ услышит какое-нибудь прояснение на этот счет – либо подтверждение этой мысли, либо несогласие с ней. Гарриман заверил Сталина, что перемен не будет, и пояснил, что послужило для Рузвельта основной причиной при выборе кандидатуры Трумэна: «Президент понимал, что ему необходимо будет добиться от Сената одобрения своих мирных планов… Вот почему, главным образом, на пост вице-президента он выбрал сенатора Трумэна»[1065]. Затем Гарриман вкратце проинформировал Сталина о том, какие возможные неопределенности и изменения неизбежно повлечет за собой внезапный приход к власти президента Трумэна, после чего Сталин воскликнул: «Президент Рузвельт умер, но дело его должно жить. Мы будем всеми силами и со всей готовностью поддерживать президента Трумэна».
Затем они побеседовали на тему конференции в Сан-Франциско. Гарриман упомянул о том, что Рузвельт был весьма огорчен предполагаемым отсутствием министра иностранных дел Советского Союза Молотова на этой конференции, президент выражал опасения, что это будет истолковано как знак возможного раскола между Россией и другими державами, чьи министры иностранных дел будут там присутствовать. Более того, это может также быть воспринято как показатель того, что Россия просто не придает первостепенного значения самой Организации Объединенных Наций. Сталин ответил, что он хотел бы незамедлительно заверить американский народ в своей приверженности дальнейшему сотрудничеству с этой страной. В связи с этим Гарриман предложил для подкрепления этих слов делом направить Молотова в Сан-Франциско. Кроме того, посол США высказал предложение, чтобы на пути в Сан-Франциско Молотов сделал бы остановку в Вашингтоне для встречи с Трумэном. Сталин задал несколько вопросов: было ли все сказанное Гарриманом только его личным мнением или это точка зрения нового президента и государственного секретаря? После того как Гарриман заверил его, что это мнение его личное, но правительство, которое он представляет, поддерживает его, «маршал Сталин однозначно заявил, что поездка г-на Молотова в Соединенные Штаты будет организована, хоть это и будет затруднительно»[1066]. Молотов не принимал участия в этой беседе, но во время их разговора, как вспоминал Гарриман, «г-н Молотов постоянно бормотал: “Время, время, время“». Гарриман мог воочию наблюдать, что послужило препятствием для поездки Молотова в Сан-Франциско: это был сам Молотов. На глазах у американского посла Молотов демонстрировал свое откровенное нежелание подчиняться приказам. Именно он настаивал на том, чтобы не ехать в Сан-Франциско, и Сталин, по-видимому, лишь уступил его давлению. Но теперь Сталин взял дело в свои руки, и Молотову не оставалось ничего другого, кроме как ехать туда вне зависимости от своего желания. В конце беседы, при прощании, Сталин ободряюще сказал Гарриману: «Наша политика в отношении Японии, как было решено на Крымской конференции, остается неизменной»[1067].
Сталин приказал, чтобы в Советском Союзе был объявлен национальный траур. Все правительственные учреждения в Москве получили распоряжение вывесить траурные флаги на своих зданиях. Это было что-то неслыханное – оказывать такую честь буржуазному лидеру капиталистической страны. Кэтлин Гарриман писала своей подруге Памеле Черчилль: «Господи, это было поразительно. Красные флаги с черной каймой вывесили сегодня на всех домах, по всей Москве – такого я никогда не предполагала». Буквально весь советский народ, люди всех слоев общества реагировали так, как будто они потеряли настоящего друга. Всемогущий Совет Народных Комиссаров «предложил» всем правительственным учреждениям вывесить на своих зданиях траурные флаги, что, конечно же, и было сделано. Черной каймой были отмечены не только флаги, первые страницы всех советских газет с известием о смерти президента также были окаймлены черным. Несколько дней смерть Рузвельта оставалась главной темой новостей. На первой странице газеты «Известия» от 13 апреля было напечатано соболезнование Сталина Элеоноре Рузвельт, в котором он назвал президента «великим организатором борьбы свободолюбивых наций против общего врага и… лидером в деле обеспечения безопасности всего мира»[1068]. Как стало ясно из советских архивных материалов, на самом деле это письмо было написано совместно Молотовым и Сталиным. При этом слова «великий организатор» написаны рукой Сталина вместо слов Молотова «друг и товарищ по оружию в борьбе против нашего общего врага». Характерно, что в «Известиях», кроме того, совершенно в духе нацеленности марксизма на классовую борьбу, а также потому, что Сталин лично просматривал гранки газеты перед публикацией, Рузвельта описывали не как капиталиста, а как союзника рабочих: Рузвельт «следовал Новым путем, направленным на ограничение монополий и на улучшение социальных условий жизни широких масс людей… лидер великой демократии за океаном». В статье говорилось о «прогрессивном мышлении» Рузвельта, «его непримиримости перед лицом фашистской агрессии и желании обеспечить безопасность в будущем».
Письмо Сталина президенту Трумэну, в котором он писал об исторической роли Рузвельта как «величайшего политика мирового масштаба и глашатая мира и безопасности после войны», было также опубликовано на первой полосе газеты. А в газете «Правда» была длинная статья, озаглавленная «Глашатай мира и безопасности». Она заканчивалась такими словами: «Пусть эта дружба, закаленная в военное время, процветает, как поистине грандиозный памятник безвременно скончавшемуся Президенту Рузвельту». «Правда», кроме того, посвятила свои страницы описанию подробностей похорон в столице и даже напечатала выдержки из так и оставшейся лишь на бумаге речи Рузвельта по случаю дня рождения Джефферсона, в том числе его призыв к окончанию войн: «Работа, мои друзья, – это мир. Больше, чем конец этой войны, – конец всех войн. Да, конец, полное прекращение этого непрактичного, нереалистичного урегулирования разногласий между правительствами посредством массового убийства народов».
