Ежедневные морские воздушные ванны, почти полный штиль на море, утренний сон («надо еще вздремнуть после завтрака»[817]), послеобеденный сон (Анна потом напишет, что президент «все спит и спит»[818]), совместные ланчи и обеды в каюте президента, затем просмотр кинофильмов и десятичасовой ночной сон (как он говорил Стеттиниусу) – вот и все, что мог позволить себе Рузвельт на корабле. Удалось избежать неприятных сюрпризов: дважды на кораблях сопровождения посчитали, что засекли сигналы подводных лодок противника, но оба раза тревога оказывалась ложной. Уильям Ригдон рассказывал, что в день своего рождения, 30 января, президент «от души смеялся», когда пять соперничавших между собой групп на борту «Куинси» испекли и преподнесли ему пять праздничных тортов. Ригдон говорил, что президент «работал с присущей ему энергией, просматривал целый ворох почты… питался как обычно, в первые несколько дней его вообще никто не беспокоил, не было даже сильного волнения на море… он беседовал, много смеялся, рассказывал разные истории, а за вечерними коктейлями по обыкновению был весьма оживлен»[819].

А вот Бирнс рассказывал о президенте несколько иначе, чем Ригдон. По его словам, Рузвельт простудился и не выходил из каюты, и Бирнс побеспокоил его, когда пришел узнать, в чем дело. Но к тому времени, когда они прибыли на Мальту, простуда прошла, и президент был совершенно здоров. Он присутствовал на военно-спортивных играх экипажа на кормовой палубе крейсера: матросы соревновались в «беге на трех ногах» и перетягивании каната. Вечером он непременно сидел в кинозале и просмотрел каждый из показанных фильмов: «Наши сердца были молоды и веселы», «Сюда набегают волны», «Принцесса и пират», «Лора», «Иметь и не иметь». Хотя Бирнс находился на борту, поскольку президент говорил, что нуждается в нем для решения вопроса об объемах американских послевоенных поставок, он мало общался с Бирнсом либо вообще никак не упоминал о его предстоящей функции. Они беседовали о величайшей грядущей организации, которая, как верил Рузвельт, станет главным достижением всей его жизни. Бирнс провел на борту «Куинси» одиннадцать дней и пришел к заключению: «Цель нашего шефа на конференции – заключить соглашение на основе наших предложений, внесенных в Думбартон-Оксе, по созданию международной миротворческой организации»[820]. Было не похоже, что Франклина Рузвельта волновали еще какие-либо проблемы.

2 февраля в 9:30 утра крейсер «Куинси» медленно вошел в порт на Мальте. Чарльз Болен, который находился в числе встречавших президента, красочно описал солнечные блики на воде, безоблачное небо, флаги на британских военных кораблях, флаги на крепостной стене города, развевавшиеся на ветру, орудийный салют с британских кораблей, восторженные приветственные крики собравшихся в порту людей, когда они увидели Рузвельта, сидевшего в своем инвалидном кресле на палубе в накинутом на плечи черном плаще.

Черчилль ожидал их. Он поднялся на борт, чтобы встретиться с Рузвельтом за ланчем сразу же после его прибытия. Британского премьера сопровождали Энтони Иден и дочь Сара Оливер. К этой встрече Черчилль специально переоделся, теперь на нем не было привычного мундира морского офицера. И он, и президент США находились в прекрасном расположении духа. Они много шутили, вспоминали об Атлантической хартии, которую так никогда и не подписали. Поговорили о Китае и мадам Чан Кайши. Но течение их беседы едва не наткнулось на подводный камень, когда премьер-министр назвал Китай «великой американской иллюзией»[821]: Стеттиниус вспоминал, что президент сразу нахмурился. Черчилль, как и перед Тегеранской конференцией, пытался снова втянуть Рузвельта в обсуждение темы создания на переговорах единого англо-американского фронта против Сталина. Но президент США и на этот раз не дал втянуть себя в игру.

«Очень мило, но ни слова о деле»[822], – отозвался о ланче с Рузвельтом Энтони Иден. Под «делом» Иден имел в виду повестку дня в Ялте: президент США отказался даже обсуждать ее. Без тени смущения Иден и Черчилль заручились приглашением на обед на борту «Куинси» в тот же вечер «специально с этой целью».

Однако, по оценке Черчилля и Идена, от обеда было не больше пользы, чем от ланча. Присутствовали Сара Оливер и Анна Беттигер, и обед оказался, как, несомненно, и планировал Рузвельт, простой вечеринкой. (Приглашали и Гарри Гопкинса, но тому нездоровилось.) «Было невозможно хоть как-то коснуться конкретных вопросов, – жаловался позднее Иден. – Мы направлялись на судьбоносную конференцию, но так и не смогли договориться ни о том, что именно надо обсудить, ни о том, как будем вести себя в общении с Медведем, который, уж конечно, постарается добиться своего». Действительно, британцы очень хотели обеспечить тесное взаимодействие с Рузвельтом, от чего тот осторожно старался уклониться: он хотел вести игру в одиночку. Президент ни с кем не хотел делиться своим влиянием. По требованию Идена Стеттиниус встречался с ним накануне, но обсудил только те вопросы для конференции, какие президент США счел нужным довести до сведения британских союзников. Сара Оливер писала: «Мой отец и вся британская команда почувствовали, что от нас как-то ускользает былое взаимопонимание»[823], словно забыв, что совершенно такая же ситуация возникала и в Тегеране.

Ужин на борту «Куинси» сильно запоздал. Он длился до 22:15, когда с корабля сошли на берег Черчилль, Иден и Сара Оливер. Президент рассчитывал быть на борту самолета еще в 22:00, но он с сопровождающими смог приехать в Луку, где находился аэродром британских ВВС на Мальте, только в 23:00 и занять места на борту «Священной коровы».

Хотя Франклин Делано Рузвельт был не первым в истории США президентом, совершающим авиаперелет (эта честь принадлежит его двоюродному брату Теодору), он все же был первым, кто летел с официальным визитом. «Священная корова» была первым президентским самолетом, а Рузвельт – первым президентом, который им воспользовался. Перестроенный пассажирский «Дуглас» «С-54», известный в коммерческой версии как “DC-4”, был оснащен специальным президентским салоном с диваном-кроватью полной длины, креслом, письменным столом и уникальным окном широкого обзора, через которое президент имел возможность с неослабевающим интересом осматривать территории, над которыми пролетал. На стене салона установили растяжную географическую карту. Поскольку всем была известна любовь президента ко всему морскому, над диваном-кроватью повесили картину, изображающую летящий по волнам парусник. В передней части президентского салона находились две отдельные кабины с парой кресел в каждой из них. В хвосте салона был лифт, поднимающий на борт и спускающий президента в его инвалидном кресле на землю. Благодаря лифту появилась возможность убрать опасный и демаскирующий девятиметровый пандус, по которому прежде сразу можно было распознать самолет, перевозивший Рузвельта. Он не проявил особого энтузиазма по поводу постройки специального президентского самолета: Рузвельт не любил летать, поскольку в полете всегда обострялся гайморит, к тому же он всегда заботился об экономии, а поездки по железной дороге даже в специальном вагоне «Фердинанд Магеллан» обходились бюджету намного дешевле. Даже название для президентского «борта» он поручил придумать другим. А когда при нем кто-то сказал, что аэродромная охрана и летчики-испытатели этого самолета заботились о нем как о «священной корове», он решил оставить это название. Так президентский самолет стал официально называться «Священной коровой».

Перелет до Сак, ближайшего к Ялте (145 км) аэродрома (с покрытием ВПП из металлических полос) на западном берегу Крымского полуострова, занял почти семь часов.