========== Шаг ==========
Они безмятежно шагнули в будущее. С прошлого, которое было словно целую вечность назад, прыгнули в долгожданное расковывающее будущее. Период, который занимал тот отрывок между былым и грядущим — выдуман. Его будто совсем не существовало. Он был занавешен тяжёлой и толстой портьерной шторой, чтобы не давать проникать безликому солнечному свету, который всё равно не смог бы согреть. Он был сокрыт в защищённом футляре на школьном чердаке, которого, впрочем, теперь нет, а значит, можно предположить, не было и никогда.
Сейчас яркая вспышка солнечного света заставила Тейта впервые приоткрыть глаза. Веки были прозрачные и нежные, но вездесущий свет, врывающийся в глубину темноты чёрных зениц, всё равно было не остановить. После такой резкой перемены в балансе световых гамм первым его порывом было схватить лицо руками так, будто оно могло растечься под действием ультрафиолетовых лучей обжигающей звезды. Глаза начинали слезиться. Они наливались мякотью солёной влаги слёз, испытывая несгораемое удовлетворение от утоления жажды.
— Мы не подумали о солнцезащитном креме, — сонным голосом прошептала девушка, слабо цепляясь за его руку и придерживая хрупкими пальцами разлетающиеся на ветру волосы.
Всю жизнь она думала и никак не могла дойти мыслью до чего-то определенного, увесистого, такого, на что можно было положить будущий камень рождающейся мысли. Сомнения есть зыбкая и сыпучая субстанция, как трясина пролетающих будней. Только ими она могла подтачивать слабые основы воззрений. Отдельные отголоски синтезированной философии бытия с относительно монотонным и небогатым жизненным опытом не могли основать чёткую позицию её существования. Она давно определила себя как ошибку, опечатку мироздания. Каждый день она рождалась особью, проживала индивидуальностью и умирала посредственностью. Но тот отдельный момент, которых в копилке не было слишком много, Франческа не забыла бы никогда. Тогда случилось то, что бывает довольно-таки редко, то, чего другой бы опасался, а может, и боялся бы до кончиков холодных пальцев.
— Думаешь, мы теперь можем обгореть?
Юноша притянул её к себе, носом утыкаясь в холодный висок и с жадностью вдыхая такой знакомый запах бесконечности, свободы и его спасения.
— Растаять, — ответила девушка с короткой, будто неосознанной улыбкой. С каждой секундой она щурилась всё меньше, а глаза, отражавшие в то мгновение морскую игридовую гладь, всё стремительней привыкали к ярким пикселям происходящего.
Если раньше была мысль, которая терзала её такими муками, не давала покоя потому, что она оставалась без ответа, если раньше Фрэнки обманывала себя и видела лишь тропы, которые не были ей суждены и предначертаны; если раньше, куда бы она ни побежала и в какую бы книгу ни нырнула, возвращалась всё-таки туда, откуда пыталась бежать… Теперь она хотела совсем перестать думать, потому что поняла, что именно от мысли каждый становится несчастен. Все об этом догадываются, но не говорят. Давно. Все это знают. И только она теперь могла об этом кричать.
Тейту казалось, что он провалился намного глубже, чем все. На дне Марианской впадины он уже не искал тусклый огонек обветшалой надежды, он был уверен, что там никого нет. Он видел других, которые находились выше, в мутной воде, где лучи солнечного света образовывали вечер, и видел себя, попавшего в глубокую беспросветную ночь. Он считал, что органы зрения бесполезны. Можно было идти только на ощупь или не идти совсем. Но пустота впереди него расступилась. Внезапно. Там, где ничего живого и теплого не было, появился блик от восходящего солнца. Нужно было решиться, начать движение, полагая, что рука ощутит отзывчивое тепло. Вечные муки самообмана или надежда? И он решился.
— Давай войдём в воду? — Шатенка чуть отстранилась от парня, с интересом скользя взглядом по его лицу, впервые представшему перед ней при таком ярком освещении, по вьющимся волосам, в которых путались солнечные лучи, заставляя золотистую рожь чуть ли не гореть изнутри. — Мне кажется, от меня всё ещё разит воспоминаниями.
Блондин улыбнулся; его определённо забавляло то, как она недовольно морщила нос, усыпанный созвездиями мелких веснушек.
— Никаких следов: ни ожогов, ни гари, ни воспоминаний. Никакого прошлого. — Тейт попытался ухватить девушку за руку, но та уже отстранилась, игриво улыбаясь, и небрежными движениями, наступая пятками на носки своих кед, пыталась скинуть их без помощи рук. — Только море, до которого мы волшебным образом всё-таки смогли добраться.
Он вытащил из кармана мятый, сложенный в несколько раз путеводитель и посмотрел на него, будто тот был нематериальным, выдуманным. Будто только ярко-красная линия, вычерченная маркером на карте графства Восточного Суссекса, держала бумажные страницы, не давая им рассыпаться прахом и исчезнуть.
Франческа рассмеялась – легко и беззаботно, будто что-то внутри неё треснуло, открывая ту ячейку глубины души, о существовании которой она сама уже давно позабыла. Освободившись от обуви, её ступни наконец ступили на влажный и прохладный песок, игнорируя щекотливые покалывания, пальцы зарылись глубже, куда лучи солнца совсем не могли проникнуть, и где солёная вода пропитывала каждую песчинку. Лёгкая дрожь, пробежавшая, казалось, с щиколоток до самого горла, знаменовала рождение чего-то абсолютно нового.
— Волшебным образом? — спросила девушка, с наигранным удивлением взглянув на Тейта. — Разве так? Разве не к этому всё шло? Разве это не очевидно?
Франческа всегда думала, что душа, если она есть, не может вынести груз личностной истории своего тела, потому что всё физическое поддается изнашиванию и тлену. Теперь же она поняла, что её части, части души — раскиданы кусочками по другим, по тем, кто рядом, и с кем ты ощущаешь душевную интеграцию. Кусочки разделяются поровну и более никак не зависят от тела. Воспоминания о тебе падают густым туманом непонимания и иллюзии того, кем ты являлся, но не тем, кто ты есть на самом деле.
Парень последовал её примеру, скинув с себя обувь и ступив на свежую поверхность песка. Улыбка его была так же чиста, так по-детски проста; большие глаза цвета лесного ореха были светлее, чем когда-либо вообще могли быть, а ямочки на щеках дополняли совершенный образ.
Раньше, каждый раз, когда он сбрасывал с себя вымышленный сон, Тейт ощущал, будто времени становилось только больше. Будто оно стремилось не вперёд, а назад, будто неисправные часы шли в другую сторону. В те мгновения он существовал в каждом отдельном моменте своего прозаичного прошлого. Он дышал каждой секундой каждого часа каждого дня каждого месяца, которые опрокидывались в года десятилетий. Он был в самом забытом воспоминании своего прошлого и ощущал всё так, как будто только что родился. Сейчас парень чувствовал, будто откинул одеяло, а неисправные часы совсем исчезли с полки, их кто-то украл, и стрелки больше никогда не смогут пойти в обратном направлении.
— Знаешь, в детстве я читала книгу про мальчика, который жил с бабушкой у моря, — шатенка вдруг снова оказалась прямо около юноши и, сцепив их руки, потянула его вниз, туда, где песок под ногами ещё холоднее, где лишь слабая пенистая линия отделяет от них шуршащую тёмную гладь. — Однажды бабушка попросила его вскопать участок земли, что находился на ближайшем холме у пляжа, где они смогли бы засадить огород. Когда мальчик начал копать, то обнаружил сотни останков усопших. Кладбище без имён и дат, без памяти и истории… Там было столько костей, что можно было бы сложить из них дом. Целый дом, представляешь? Но герой нашёл другой выход. Он работал день и ночь, выкапывал косточку за косточкой, пока в земле ни осталось ничего.
Фрэнки умолкла на мгновение, когда они остановились у самой границы песка и воды, и задумчиво взглянула на блондина. Его светлые брови напряженно нахмурились, а глаза, оторвавшись от безграничной синевы моря, вопросительно обратились на неё.
— Тёмной ночью, когда его бабушка спала, он стащил из дому несколько холщовых мешков, которые позже набивал своим кладом и перетаскивал с холма на берег, высыпая в лодку. Когда над его головой зависла тяжёлая и круглая, как сырная головка, луна, а лодка была уже до отказа загружена голыми, где-то сгнившими мощами, он осторожно взобрался на неё и поплыл как можно дальше, беспокоя чёрную шелковистую гладь неуклюжими движениями своего судна. Ровно оттуда, где стало невозможным разглядеть ни его маленького деревянного домика, ни линии берега, мальчик начал предавать кости бесконечной пучине. Косточка за косточкой пропадала прямо на глазах, их поглощало что-то могучее, а маленький герой слышал, как его осыпают благодарностями. И за что они его благодарили? За освобождение? Я подумала, что именно за освобождение.
