Этане и Бурлесон добрались поздним утром до четвертого лагеря и немедленно начали раздачу кислородных баллонов экспедиции 1МАХ всем, кто в них нуждался. Потом они стали ждать результатов операции шерпов по спасению Холла, Фишера и Го. В 16.35, стоя возле палатки, Бурлесон заметил человека, который медленно брел по направлению к лагерю деревянной походкой на негнущихся ногах.

– Эй, Пит, – позвал Бурлесон Этанса, – ты только посмотри. Кто-то идет в лагерь.

Обнаженная правая рука неизвестного, открытая всем ветрам и чудовищным образом обмороженная, была вытянута в некоем подобии застывшего нелепого приветствия. Кто бы это ни был, он напомнил Этансу мумию из дешевого фильма ужасов.

В предыдущую ночь, заблудившись вместе с Грумом, Бейдлманом, Намбой и другими членами группы, Уэтерс чувствовал, что замерзает все сильнее и сильнее.

– Я потерял правую перчатку, – рассказывает он. – Мое лицо заледенело. Руки замерзли. Я чувствовал, что коченею все больше, не могу сосредоточиться, в конце концов, я просто провалился в забытье.

Всю оставшуюся ночь и большую часть следующего дня оцепеневший и еле живой Бек пролежал на льду на диком ветру. Он не помнил, как Букреев приходил за Питтман, Фокс и Мэдсеном. Он также не помнил, как утром его нашел Хатчисон и очистил лед с его лица. Он пребывал в коматозном состоянии больше двенадцати часов. Потом во второй половине дня, в субботу, по какой-то невообразимой причине, свет включился внутри безжизненного мозга Бека, и к нему вернулось сознание.

– Вначале мне показалось, что я сплю, – рассказывал Бек. – Я пришел в себя, и мне показалось, что я лежу в кровати. Я не чувствовал ни холода, ни какого-либо дискомфорта. Я повернулся на бок, открыл глаза и сразу увидел свою правую руку, которая торчала прямо перед лицом. Тут я понял, что ужасно обморозился, и это вернуло меня к действительности. В конце концов, я очнулся настолько, чтобы понять, что вляпался в дерьмо так, что дальше не куда, на помощь рассчитывать не приходится, следовательно, лучшее, что я могу сделать, – это помочь себе сам.

Хотя Бек ничего не видел правым глазом, а левым мог различать окружающие предметы в радиусе не более метра, он начал двигаться прямо против ветра, сделав правильный вывод, что лагерь находится именно в том направлении.

Если бы он ошибся и пошел в противоположном направлении, то свалился бы вниз со стены Канчунг, до края которой было всего десять метров. Приблизительно через полтора часа он наткнулся на «неестественно гладкие, голубоватые камни», которые оказались палатками четвертого лагеря.

Мы с Хатчисоном находились в нашей палатке и слушали радиопереговоры с Робом Холлом на Южной вершине, когда к нам, запыхавшись, вошел Бурлесон.

– Доктор, нам срочно нужна твоя помощь! – кричал он Стюарту, едва подойдя к двери. – Собирай свои инструменты. Только что пришел Бек, и он в очень плохом состоянии.

Онемевший от новости о чудесным воскрешении Бека, Хатчисон тут же выполз наружу. Он, Этане и Бурлесон разместили Бека в одной из пустых палаток, засунули его в два спальных мешка, положили туда несколько бутылок с горячей водой и дали ему кислород.

– Тогда ни один из нас и не надеялся, что Бек переживет эту ночь, – признается Хатчисон. – Я едва смог нащупать пульс на его сонной артерии, это была так называемая «пляска сонных артерий»[71], то есть последний, предсмертный пульс человека. Казалось, он был при смерти. И даже если бы он дожил до утра, я не мог представить, как мы будем спускать его вниз.

К этому времени три шерпа, которые ушли наверх, чтобы спасти Скотта Фишера и Макалу Го, вернулись в лагерь вместе с Макалу. Они оставили Фишера на выступе, на высоте 8300 метров, потому что решили, что спасти его уже невозможно.

– Я нашел Скотта около семи часов вечера, может, в семь тридцать или в восемь, – говорит Букреев. – Было уже темно. Очень сильный ураган. На лице Фишера была кислородная маска, но баллон был пуст. Рукавиц на нем не было. Молния пуховика расстегнута, и куртка спущена с одного плеча, одна рука совсем голая. Я уже не мог ему ничем помочь. Скотт умер.

С тяжелым сердцем Букреев прикрыл лицо Фишера рюкзаком, словно саваном, и оставил его на том выступе, где он лежал. Потом он забрал фотоаппарат Скотта, его ледоруб и любимый карманный нож, который позже Бейдлман передаст девятилетнему сыну Скотта в Сиэтле, и начал спускаться вниз.

Начавшийся в субботу вечером ураган оказался даже сильнее того, что накрыл седло в предыдущую ночь.

К тому времени, когда Букреев вернулся вниз в четвертый лагерь, видимость упала до пары метров, и он с трудом нашел палатки.

Благодаря щедрости экспедиции 1МАХ я впервые за тридцать часов вдохнул баллонный кислород, после чего заснул мучительным, неспокойным сном, несмотря на страшный шум неистово хлопающей на ветру палатки. Вскоре после полуночи, когда мне приснился кошмар об Энди, в котором он падал вниз вдоль стены Лхоцзе по свисающей веревке и спрашивал, почему я не удержал ее второй конец, меня разбудил Стюарт Хатчисон.

– Джон, – кричал он сквозь рев урагана. – Я переживаю по поводу нашей палатки. Как ты думаешь, она выдержит? Ее не снесет?

Я с трудом выплывал из мрака тревожного сна, словно утопающий человек из глубин океана. Лишь только через минуту я смог сообразить, почему Стюарт так взволнован: ветер прижал к земле половину нашего укрытия, и оно неистово сотрясалось при каждом порыве ветра. Несколько шестов сильно погнулись, и в свете моего налобного фонаря было видно, что два основных шеста, казалось, вот-вот упадут. Порывы ветра нагнали внутрь палатки мелкой снежной пыли, которая покрыла все и вся. Никогда и нигде до этого я не попадал в такой сильный ураган, даже на ледяном щите Патагонии, который считается самым ветреным местом на планете. Если бы палатка развалилась до наступления утра, нам бы пришлось очень несладко.

Мы со Стюартом собрали наши ботинки и всю одежду и расположились с подветренной стороны палатки. Усевшись и уперевшись спинами в поврежденные шесты, следующие три часа, несмотря на предельную усталость, мы сопротивлялись урагану, поддерживая истерзанный нейлоновый купол так, словно это был вопрос жизни и смерти. Я подумал о Робе, находящемся наверху на Южной вершине, на высоте 8740 метров, без кислорода и без укрытия, и мне стало так невыносимо больно, что я попытался прогнать эти мысли.

Перед самым рассветом в воскресенье, 12 мая, у Стюарта закончился кислород.

– Без кислорода мне стало по-настоящему холодно, – вспоминал он. – Я начал терять чувствительность в руках и ногах. Я боялся, что не смогу в таком состоянии спуститься вниз с седла. Боялся, что если не пойду вниз этим утром, то вообще никогда уже отсюда не спущусь.

Я отдал Стюарту свой кислородный баллон, потом перерыл все вещи вокруг нас и нашел другой баллон с остатками кислорода. После чего мы начали собирать вещи и готовиться к спуску.

Когда я рискнул высунуть нос наружу, то увидел, что, по крайней мере, одну незанятую палатку унесло ветром с седла. Потом я заметил Анга Дордже, который одиноко стоял на ужасном ветру и безутешно рыдал из-за потери Роба. После экспедиции, когда я рассказал его канадской подруге Марион Бойд о том, как Анг горевал, она объяснила: «Анг Дордже считает своим предназначением в этом воплощении обеспечение безопасности людей. Мы с ним много говорили об этом. Это является его важнейшей задачей с точки зрения религии и определяет условия его следующей жизни[72].