- Двести двадцать баксов? – удивился брюнет.

- Да, - кивнула Светлана, надеясь на скорое окончание разговора.

- Сколько Джонсонов ты обслужила? – не унимался Милкович, заметно раздраженный снижению доходов от продажи своей жены престарелым импотентам.

- Семнадцать, - ответила девушка, присаживаясь на стул напротив своего мужа.

- Так, погодите… - быстро прикинув в уме количество валюты, которую должен был бы получить и сравнив его с тем скудным набором десяток, что сжимал он сейчас татуированными пальцами, нахмурился Микки. – Двенадцать баксов за мастурбацию? - выдал он через мгновение, понимая, что даже одноглазая Эмми из борделя на Мидлтон получает в разы больше, чем его жена.

Но появившийся на кухне Терри, недавно только поднявшийся с кровати, едва ли отоспавшись после очередной грандиозной попойки, свел на нет новый поток недовольства, готовый выплеснуться на девушку, обещая той продолжительный разговор уже вечером, когда кондиция старшего Милковича вновь увеличит свой градус.

Микки не боялся своего отца, по крайней мере он пытался убедить себя в этом. Но почему-то каждый раз его появление пресекало попытки брюнета разобраться с бесполезной русской шалавой, ставшей для него нехилого размера обузой после злоебучей свадьбы.

Терри прошел в комнату, широко раскинув руки, чтобы потянуться, а пара черных крыльев, вытатуированных на его спине, расправила перья.

Ангел-хранитель, блять, хуев.

- Кто приходил? – решил перевести тему Милкович, обращаясь к Мэнди, расставляющей на стол тарелки с еще дымящимся омлетом и усаживающейся рядом.

- Дебби Галлагер, - ответила та, бросив быстрый взгляд на брата, тут же обеспокоенно покосившегося в направлении отца, которому, казалось, и дела не было до начавшегося разговора.

- Чё хотела? – удовлетворенно отметив реакцию Терри на произнесенную фамилию, спросил Милкович девушку.

- Ищет Йена, - проговорила Мэнди, наливая полную кружку ароматного кофе.

- А ты его видела? – стараясь не выдавать интереса, вновь зашевелившегося где-то внутри, царапая внутренние органы, решил спросить Микки, отводя глаза.

- Какая тебе разница? – тут же нашла что ответить брюнетка, прекрасно понимая, что разговор продолжать не стоит.

- Никакой, - пробормотал Милкович, хватая очередной конверт, даже не надеясь найти в нем что-то полезное, но вновь начавшие подозрительно дрожать руки, просто необходимо было срочно чем-то занять.

- Сказала, Лип учится в колледже, - девушка уже перескочила на более интересующую ее тему, а Микки перестал слушать.

Какая, блять, разница?

ПОХУЙ!

От гребаного пидараса не было вестей уже херову тучу времени, а все попытки брюнета разузнать что-то о предположительном месте нахождения утырка вновь и вновь заканчивались провалом.

Нет, конечно, Микки не искал с ним встречи. Последний разговор и побег конопатого ушлепка в ряды защитников полосато-звездного флага, не давали надежд на оную, но едва ли позабытая досада от неожиданного расставания и что-то, упорно продолжающее чесаться и ныть в глуби грудной клетки, никак не способствовали исчезновению интереса и беспокойства, поселившегося в мозгу и сердце Милковича против его воли.

Несколько недель, проведенных в попытках заменить ненавистью возникшую привязанность и странного рода чувство, признать наличие которого, хоть только и самому себе, но Микки все же пришлось, не принесли ожидаемого результата.

А надуманная иллюзия равнодушия, из последних сил удерживающая Милковича в своеобразном коконе, защищая от еще недавно терзающих его мысли и душу сомнений в собственном здравом рассудке, о крахе которого красноречиво свидетельствовали яркие сны с участием конопатого мудозвона, никак не отпускающего брюнета из своих изумрудно-рыжих сетей, расходилась по швам.

С особым усердием раздражая барабанные перепонки своим оглушительным треском в моменты слабости Микки, в очередной раз закрывшегося от внешнего мира за хлипкой обшарпанной дверью сортира, дрожащими пальцами раскрывающего припрятанный за сливным бочком унитаза журнал, меж двадцать третьей и двадцать четвертой страницами хранивший страшную тайну.

Чертову фотографию скалившегося рыжего еблана, спизженную с телефона Мэнди, забытого как-то дома перед уходом на работу, и распечатанную в ларьке на другом конце города, расплатиться за которую пришлось наличкой, а не привычным ударом в кадык прыщавому студенту, подрабатывающему за прилавком в свободное от учебы время.

Замызганный кусок глянцевой бумаги, не раз уже измятый в порыве гнева и раздражения, и каждый раз вновь бережно расправляемый грубыми татуированными пальцами, желающими стереть с улыбающегося лица каждую полосу, в попытке так же разгладить свою испещренную никому не заметными трещинами никчемную жизнь.

Без него.

Последнее напоминание о проклятом Галлагере, смотрящем на него с бездушного фотоснимка, теперь прикрепленного к зеркальной поверхности шкафчика над раковиной, растянувшего свои губы в этой блядской недоулыбке, что предстает перед глазами каждый вечер, стоит только опустить веки; и это выражение нежности во взгляде, никак не способствующее к приближению долгожданного оргазма от позорной дрочки в собственном туалете – единственного способа получить желаемую свободу от эротических фантазий, главным героем которых до сих пор выступает рыжий.

До боли в челюсти сжимая зубы, Микки Милкович продолжал двигать рукой по мягкому члену, никак не желающему подняться, а чертов мудак все продолжал скалиться, выглядывая из-за среднего пальца на переднем плане снимка, разрушая все надежды брюнета на необходимую разрядку.

Утробно рыча от бессилия и собственной слабости, Микки бросил последний взгляд на свои бесполезные попытки получить удовлетворение и, размашистым ударом впечатывая кулак в зеркало, вмиг расколовшееся на сотни крохотных осколков, один из которых прорезал злоебучий снимок по краю, не смог сдержать стона:

- Чтоб тебя, - вырвалось из груди брюнета, и первые алые капли из рассеченных костяшек упали на белый фаянс. – Ааааа, блять, - выковыривая стекляшки из ран, рычал он, сдерживая вновь подступившие слезы, соль которых уже ощутимо царапала нежную кожу век своими микрокристаллами, - черт, – выдохнул он, замечая порванный край своего главного сокровища.

- Что там с тобой? – обеспокоенный голос Светланы, сопровождаемый тихим стуком в запертую дверь, раздался через мгновение, застав Милковича за его позорным занятием.

- Нормально все, - поспешил ответить он, в сотне отражений зеркальных осколков рассматривая свое раскрасневшееся лицо, - поскользнулся, - решив оправдать странные звуки, раздающиеся из ванной, добавил он, переводя взгляд на фото.

- Скорее, мне нужно в туалет, - раздалось за дверью, и перепачканные кровью пальцы вновь поспешили засунуть снимок в журнал, наспех брошенный за бочок унитаза сразу после.

Широко распахнув дверь, Микки выскочил в коридор, чуть не сбив с ног стоявшую рядом девушку, и поспешил вернуться в комнату, в надежде на сон, укладываясь на семейное ложе, прекрасно понимая, что добиться желаемого ему вряд ли удастся.

Впрочем, как и в последние несколько недель.

***

Долгожданный сон вернулся через месяц, когда в голове Милковича компанию рыжему, проебавшемуся в неизвестном направлении, стали составлять, а вскоре и вовсе вытеснили его, русские шлюхи, вынужденные подсчитывать свои гроши, которых едва хватало на противозачаточные таблетки, и постоянные жалобы его жены на блядского Сашу, использующего девочек по полной, без желания повышать заработную плату.

На огромных размеров бугая-сутенера, державшего в страхе половину района, изжившего всех своих конкурентов на рынке продажной любви, на деле оказавшегося миловидной наружности дамочкой, мастерски расправившейся с затеявшим шлюхореволюцию Микки.

Очередной контейнер из России прибыл уже через неделю, выбрасывая на холодные улицы осеннего Чикаго новую порцию свежего мяса, а бывшие коллеги Светланы, во главе с особо разговорчивой брюнеткой, остались без работы.