Для понимания некоторых действий Александра Невского, которые наши современники склонны оценивать как проявление ничем не мотивированной жесткости, даже жестокости, необходимо правильно уяснить себе воззрения самого Александра на природу собственной власти. Этого вопроса мы уже касались, упоминая текст «Получения Владимира Мономаха». Необходимо признать, что эта тема понимания природы верховной власти на Руси должна быть раскрыта под тем углом зрения, что влияние византийской мысли оказывало существенное воздействие на взгляды русских князей на этот вопрос, которые сильно эволюционировали со времен Владимира Мономаха в сторону принятия «классической монархической доктрины», выработанной в Византии усилиями правоведов и канонистов к XII — XIII столетиям. Воззрения эти начинают адаптироваться русской политической мыслью и практикой со времен по крайней мере Андрея Боголюбского и становятся частью общего мировоззрения на княжескую власть самих князей и Церкви.

Одним из основополагающих принципов государственной идеологии Византии была доктрина божественного происхождения царской власти, получившая свое завершенное выражение в «Василиках» — законодательном сборнике конца IX века. Именно представления о божественной природе царской власти породили осознание боярских заговоров, мятежей или измены князю как духовные преступления, стоящие в одном ряду с такими тяжкими грехами, как еретичество и богохульство. Именно в этом мировоззрении нужно искать объяснения расправы Александра с мятежниками в Новгороде. Иными словами, за три столетия до восхождения на трон первого русского царя Иоанна Грозного, оценка измены царю или великому князю в качестве богопротивного злодеяния зафиксирована в Галицко-Волынском летописании. «В ее рассказах о “многих крамолах” и “мятежах” против сыновей Романа Мстиславича, “царя в Руския земли” и “самодержца всея Руси”, враги Даниила и Василька последовательно именуются “безбожными” галичанами и “безбожными” боярами, поскольку они умышляли “искоренить племя Романово”. Оценка измены князю в категориях духовного преступления (“безбожного” злодеяния), сделанная придворным летописцем, на наш взгляд, могла быть обусловлена прямым кровным родством сыновей Романа Мстиславича с византийским императором, чье царское достоинство они тем самым унаследовали. Нет сомнений, что приведенные выше воззрения басилевса Исаака II на божественную природу царской власти были известны Даниилу и его окружению, ведь мать Даниила происходила старшей дочерью Исааку».

Не может быть сомнения и в том, что в Северо-Восточной Руси во времена отца и деда Александра Невского воззрения на царскую власть воспринимались как законное и легитимное наследование, связанные с легендарными дарами Мономаха и с первыми претензиями на самовластие Андрея Боголюбского.

Необходимо указать на еще одну важную черту, которая роднит древнерусских князей с византийскими императорами. В первую очередь это касается Романа Мстиславича, который заботился об укреплении сакрального статуса своей власти. Князь Роман собирал священные реликвии, как то делали византийские императоры на протяжении веков. «Центральную роль в развитии и определении византийской имперской идентичности играли реликвии Страстей Христовых, и прежде всего Честной Животворящий Крест. Обретение креста Еленой, матерью Константина Великого, под храмом Афродиты в Иерусалиме ок. 326 г. увязало с властью и культом императорской фамилии как символическое, так и физическое измерение креста. Реликвии Страстей Христовых сразу же приобрели в империи политическое значение: гвозди от креста были встроены в диадему Константина и уздечку его коня, а посланная Еленой сыну частица Честного Креста была встроена им в собственную бронзовую статую, помещенную на огромной порфировой колонне посреди форума Константина, — в силу представлений того времени об идентичности императора и его изображений, различие между ним и реликвией практически исчезало».

Падение Царьграда разрушило традиционную тесную связь между басилевсами и реликвией Честного Креста. Потеряв Царьград и лишившись большей части своих святынь, басилевсы утратили в глазах православной ойкумены важное политическое качество представителей Спасителя на земле. Зато претензии эти стали обретаться в разных местах Европы, где оказывались частички священных реликвий Страстей. Рассеяние этих реликвий позволило значительному числу правителей объявить свои претензии на царский титул. В начале XIII века основные претенденты на имперский титул «самодержца» обзавелись реликвиями Честного Креста. «Распыление реликвий Честного Креста и расторжение символической связи между греческим императором и реликвией открывало возможность и для других политических сил использовать крест в своих целях, чтобы заявлять о своих претензиях на часть византийского наследия, и в особенности на титул басилевса. В первую очередь это касалось правителей возрожденного самостоятельного Сербского государства. Стефану Первовенчанному и его брату архиепископу Савве удалось собрать значительное количество христианских реликвий, и прежде всего реликвий Страстей Христовых, которые были затем сосредоточены в кафедральном соборе в Жиче — месте коронации наследников сербского престола. И хотя правителям Сербии удалось добиться права на монархический титул только в 1217 г., они гораздо ранее обнаружили стремление воспользоваться Честным Крестом для обоснования царского достоинства и власти правящего дома Неманичей. Из письменных источников известно о нагрудном украшении (“пекторали”) Немани, в которое была вложена частичка Честного Креста. Этот реликварий стал впоследствии священным символом династии, удостоверяющим законнорожденность и права на престол ее членов. Реликвия хранилась в Студенице — усыпальнице двух первых поколений династии Неманичей».

Родством с Неманичами очень дорожили русские цари. Святые Неманичи изображены на столпе Архангельского собора Московского Кремля, символизируя собой кровную и духовную преемственность московских царей от всех легитимных царских династий, «сошедшихся» в роде потомков Мономаха — царей из династии Рюрика и их преемниках — Романовых. «Почитание попавших в Юго-Восточную Европу из Византии христианских реликвий отнюдь не сводилось к так называемому народному христианству. Оно неотделимо от понятий “Византийская империя” и “православное царство” и, таким образом, носит ярко выраженный политический характер. Появление идеологически обоснованных программ собирания мощей в средневековой Сербии совпадает с борьбой за государственную независимость в период правления Неманичей, начавшейся на рубеже XII–XIII вв. Усилиями св. Саввы, первого главы независимой сербской церкви, были приобретены наиболее ценные среди вывезенных из Византии крестоносцам святыни — частицы одеяния и пояса Богородицы, Десница и частица Главы Иоанна Крестителя, а также мощи апостолов, пророков и великомучеников. Описание этого собрания реликвий воспроизводят описания знаменитого собрания императорской церкви Богоматери Фаросской в Константинополе… Новейшие исследования показывают, что в Средние века высокочтимые христианские реликвии, собранные в одном месте, приобретали статус locus regalis и тем самым воплощали идею перенесения Иерусалима и Святой Земли. В свою очередь, идея перенесения Иерусалима (translation Hierosolimi) была напрямую связана с идеей перенесения империи (translation imperii), популярной у многих восточнохристианских правителей в начале XIII в. в связи с падением Константинополя и безвозвратной, как тогда казалось, гибелью Византийской империи».

Русь начала собирать священные реликвии задолго до падения Царьграда. Под 1212 г. Лаврентьевская летопись в посмертном слове о Всеволоде Большое Гнездо отметила созданный им дворцовый Дмитровский храм во Владимире и факт, что в этот храм из города Селуны князь Всеволод принес на Русь «доску гробную святаго мученика Дмитрия, мюро непрестанно тачащю на здравье немощным, в той церкви постави, и сорочку того ж мученик ту же положи».