Анна с Камиллой уехали на очередные государственные праздники, и дом на улице Томб-Иссуар стоял пустой, но Анна не предложила мне воспользоваться студией, а я не стал просить. Скрепя сердце я обрисовал свою ситуацию Азару. Он воспринял это спокойно, если не сказать позитивно, – несчастья в личной жизни добавляли пафоса моему бренду. В его галерее еще оставалось неотремонтированное помещение, он предложил мне конструировать инсталляцию там. Впрочем, эта публичная стирка грязного белья даже пошла мне на пользу: обретя повод каждый день вылезать из своей одинокой норы, я немного приободрился.
За несколько недель до открытия Азар выпустил пресс-релиз, отправив его своим клиентам и клиентам галереи «Премьер Регард» – Жюльен сделал широкий жест и передал ему свой список почтовой рассылки. Я наконец выяснил причину их враждебного настроя друг к другу – и она оказалась никак не связана с закулисными интригами. Никто не уводил ни у кого художников. Просто они вместе изучали в Сорбонне историю искусств и соперничали за самый высший балл. То ли из-за того, что семья Азара была более строгих нравов, то ли из-за того, что многие французы питают плохо скрываемую неприязнь к выходцам из ближневосточных стран, Жюльен имел больший успех на вечеринках, тогда как Азар – в учебе.
В общем, эта глупая вражда давно себя изжила, и Жюльен сделал первый немаленький шаг навстречу, поделившись своими контактами. И Азар разослал пресс-релиз с приглашением отправить художнику вещи, напоминающие о прошлых ошибках. Подношения начали сыпаться, как раз когда я соорудил платформы и почти закончил с флагом.
Когда речь заходит о том, чтобы поделиться чем-то грустным, людей не надо просить дважды. Каждое утро Элис встречала меня мусорной корзиной с вчерашним уловом. Посетители галереи и просто те, кто проходил мимо, оставляли на ступеньках разные предметы. Большинство восприняло приглашение Азара как повод расквитаться с бывшими возлюбленными. Мы собрали горы писем любви и ненависти, документов о выставлении на продажу домов после развода, лучащихся радостью снимков, которые явно больше не радовали владельцев. Вещи с политической подоплекой были, казалось, на грани исчезновения.
Однако все переменилось к середине марта, когда ситуация в Ираке по-настоящему накалилась. Не сумев убедить правительство Блэра в том, что вторжение в Ирак не подкреплено никакими нормами международного права и является незаконным, заместитель юридического советника Министерства иностранных дел Великобритании Элизабет Уилмхерст подала в отставку. И через считаные дни, хотя никакого оружия массового поражения найдено не было, как не было и поддержки операции со стороны ООН, армия США без предупреждения вторглась в баасистский Ирак. Так, неофициальным путем официально началась война. Война.
Протесты, которые и прежде имели место по всему миру, стали еще яростнее: забастовки, марши, демонстрации в Париже, Лондоне, Токио, Москве, в городах Америки и Канады. В Риме на марш против войны вышло три миллиона человек. Накал страстей и многочисленность акций протеста – к концу марта счет на них перевалил за две с половиной тысячи – заставили «Нью-Йорк таймс» написать: «Похоже, на планете все же две суперсилы: Соединенные Штаты и мировое общественное мнение».
Я жил в районе с преимущественно арабским населением, и американские флаги в окрестностях моего дома жгли ежедневно. Большинство европейцев знакомо со стереотипом о том, что американцы наивны, упрямы и все как один пламенные патриоты, однако мало кто сталкивался с воплощением этого стереотипа вживую. Но месть американцев за французскую позицию по Ираку была нелогичной и очень едкой. Американские друзья, с которыми я учился на Род-Айленде, присылали мне фотографии меню, где в названиях блюд слово «французский» заменялось на «свободный»: свободный тост, свободный омлет. Супермаркеты прогнулись под общественное мнение и убрали с полок продукты явно галльского происхождения – фуа-гра и некоторые сыры. Из винных магазинов исчезло французское вино. Париж, который прежде был вторым по популярности направлением для американских туристов, упал на семнадцатое место.
Я жил в двух кварталах от площади Республики, где шли протесты, и никогда еще я не был так горд за свою вторую родину. Да, французы бывают напыщенны и брюзгливы, но я всегда считал их обладателями обостренного чувства справедливости. У них было оружие, но они отказались его применять, потому что не видели на то оснований.
В это время мне особенно тяжело было оставаться одному. Я все время думал об Анне с Камиллой. Не то чтобы я всерьез волновался об их безопасности – в конце концов, они в Бретани, там повсюду бункеры. Если дело примет действительно серьезный оборот, они отсидятся под землей с запасом печенек и любимыми настольными играми. Просто у меня в голове не укладывалось, что мы до сих пор не вместе.
Анна прагматична, но не холодна. Многие мои функции в семье могли выполнять другие люди за деньги – бебиситтеры, сантехники, повара в ресторанах, предлагающих еду навынос. Только для любви замены нет. То есть, конечно, она могла сосредоточиться на воспитании дочери, могла завести кошку, но не может ей не быть тоскливо каждый вечер ложиться в пустую холодную постель. Разве что постель больше не пуста.
Когда я увидел Томаса в нашем доме и обнаружил свидетельство того, что он присылает Анне цветы, я торжественно поклялся себе, что не буду собственником – как собака, задирающая лапу на забор, чтобы пометить свою территорию. Он и прежде бывал у нас по рабочим надобностям, так что ничего сверхъестественного не произошло. Формально. А по факту, присутствие этого парня рядом с моей женой в период, пока мы выбираем между временной паузой и окончательным разрывом, меня буквально убивало. Я просыпался и думал, как они общаются в офисе, решают вместе пойти на обед. Я представлял, как Анна улыбается ему над бокалом белого вина, как он сидит напротив нее, закинув руку на спинку дивана – чуть более расслабленно, чуть более вальяжно, чем позволяет протокол.
Нет, Анна на такое не пойдет. Не пойдет же? Расчеты «око за око» совсем не в ее духе. Тем более с коллегой. Она серьезный профессионал, у нее этический кодекс, большие карьерные амбиции. По крайней мере так я говорил себе, в очередной раз вскакивая посреди ночи от кошмара: я захожу домой и вижу их слившимися в страстном поцелуе, ее расстегнутая блузка падает с плеч, он лапает обнажившуюся грудь.
Единственным успокоительным для моих истерзанных нервов было теперь приближающееся открытие моей инсталляции. Любой телезритель, видевший кровожадный блеск в глазах Буша, понимал, что вторжение неизбежно. Но мы и предположить не могли, что это случится за десять дней до открытия. Азар регулярно звонил мне, чтобы поделиться впечатлениями – как все это ужасно, столько погибших, а сколько еще будет. Он также сообщил, что внимание прессы нам обеспечено: все парижские издания, которые он пригласил, ответили согласием.
Несмотря на интерес журналистов и политическую злободневность выставки, практически гарантирующую появление на ней высоких персон, я не мог избавиться от страха, что все в последний момент сорвется. Один в бурлящем возмущением Париже, я чувствовал, что мое будущее зависит от успеха инсталляции. Конечно, всерьез я так не думал: глупо ожидать, что Анна-Лора примет меня обратно, если я отгрохаю в крутой галерее крутую выставку, о которой напишут все крутые газеты. Однако хуже от этого не станет. Я хотел удивить ее масштабами. Хотел заверить, что могу стать тем же художником, каким был прежде. И тем же мужем.
К моей радости, в день открытия выставки Париж дышал апрельским воздухом возрождения и обновления. На улицах пахло ландышами, красивые пары шли рука об руку, держа холщовые сумки с ощипанными багетами. Намечался прекрасный теплый вечер без дождя, первый за долгое время.
У себя в квартире я долго размышлял, что бы надеть. Я еще ни разу не собирался на публичное мероприятие без Анны. Это вообще был мой первый сольный выход за десять лет. Остановился я на потертой джинсовой рубашке, из которой в последнее время не вылезал, узких темно-синих брюках и белых кедах. Подумав, добавил блейзер. Получилось нечто среднее между «мама, я на пары» и «отмечаем день рождения Бретта Истона Эллиса[24] на яхте».
