Гуси остановились у самой кромки сырого песка. Гусак оглянулся на гусынь, робко столпившихся вокруг него, видимо, приглашая их последовать за ним, вошел в воду. В этом месте между льдинами образовалось голубое озерко. С обрыва видно было, как гусак поплыл, выпятив грудь и поводя под водой красными перепончатыми лапами.

— И куда поплыл, дуралей? — сказал Митя. — Льдины в ловушку его поймают. Правда, Коля?

Коля не ответил.

А льдины и на самом деле начали сближаться, и озерцо становилось все уже и уже. Гусыни на берегу заволновались, что-то лопоча на своем непонятном языке. Наконец и гусак, отплывший от берега метров на пять, заметил грозившую ему опасность и повернул обратно.

Но было уже поздно. Льдины, словно стараясь опередить друг друга, неслись прямо наперерез гусаку.

Митя сдернул с головы малахай и ударил им по голенищу сапога.

— Крышка теперь Нефтянику!

— А по-моему, нет, — возразил Коля.

В это время водяной коридор, по которому плыл гусак, настолько сузился, что плыть по нему стало уже невозможно.

На берегу поднялся переполох. Гусыни загоготали громко и тревожно. Они топтались на том же месте, не решаясь броситься на помощь гусаку. А он вдруг выпрыгнул на одну из льдин, отряхнулся и гордо поднял голову.

«Го-го-го!» — закричал победно. Потом взмахнул крыльями и полетел к берегу.

Митя внезапно потерял всякий интерес к гусям. Он нахлобучил на голову малахай задом наперед, поглядел на ослепительно сверкавшую пеструю ото льда Воложку, вдали подернутую сияюще-опаловой дымкой.

Время близилось к вечеру, но на солнце было тепло, словно в мае, и уж как-то не верилось, что еще только вчера стояла пасмурная погода, дул сырой, холодный ветер и, казалось, ненастью не будет конца. А сегодня весь день сияло солнце, неистовое, молодое, и небо было необыкновенное — влажно-синеющее и такое бездонное, что смотреть на него долго не было сил, начинала кружиться голова.

Мухи, недавно совсем слабые и сонные, выползавшие погреться на солнце, которое на короткое время появлялось из-за белых полупрозрачных облаков, теперь уже летали всюду. А серенькие миловидные трясогузки смело садились на самые маленькие льдинки, плывшие по Воложке, и покачивали хвостиками. Про трясогузок говорят, что это они разбивают лед на реках своими качающимися хвостиками.

Глядя на Воложку, Митя задумчиво сказал:

— Даже и не верится… Неужели скоро здесь никакой речки не будет?

— Осенью насыпями перегородят Воложку, — проговорил Коля, строгая перочинным ножом толстый кусок сосновой коры, подобранной им по дороге сюда. — А потом воду начнут откачивать. Нижнюю камеру как раз тут будут строить.

— А с верхней ее канал соединит? — спросил Митя, повертываясь к товарищу. — Ты чего это?

Коля щелкнул по коре ногтем.

— Стоящая попалась! Поплавков из нее уйму наделаю.

Он сунул кусок коры в портфель — портфель на солнце до того нагрелся, что от него запахло клеенкой, — и принялся ножом чертить на песке.

— Смотри, — сказал Коля. — Эта вот… как бишь ее?.. нижняя камера, а эта вот верхняя. А это канал. Понял?

— А где у тебя здание рыбзавода?

— А вот! На том самом месте, где мы сидим!

Вдруг Митя толкнул Колю в плечо.

— Глянь-ка на Воложку!

Коля, все еще что-то чертивший на песке, проворно оглянулся назад.

Большая льдина с зубчатыми зеленоватыми краями застряла между песчаной отмелью и берегом Телячьего острова, сразу перегородив половину речки. Масса льда устремилась в узкий проход у левого берега. И здесь тоже образовалась пробка. Теперь вся Воложка оказалась перехваченной ледяной плотиной.

Мальчики молчали, не сводя глаз с затора. А на белоснежную плотину уже лезли новые и новые льдины. Одни глыбы срывались и снова ухали в воду, раскалываясь на мелкие сверкающие кусочки, другие дыбились, с шумом и урчаньем наползали на непрочное сооружение.

— Закончу школу и в геологический институт поступлю, — вдруг сказал Митя. — Мне таким хочется быть… таким, как твой квартирант Иван Петрович. Как ты думаешь, когда я кончу институт, у нас в стране еще останутся малоисследованные земли? Или все будет открыто?

Ответить ему Коля не успел. На противоположном берегу показался человек. Он минуту-другую стоял на обрывистом выступе, оглядывая Воложку, потом прыгнул вниз и подошел к ледяному затору. Тут он снова помешкал, точно раздумывая, как ему все-таки поступить, в вдруг шагнул на лед.

— Митька! — закричал Коля. — Он же утонет!

Митя побледнел. Он смотрел на Воложку, не в силах вымолвить слова.

А человек уже не шел, он бежал по беспорядочно нагроможденным льдинам. Вот он поскользнулся и упал. Но тотчас вскочил и побежал опять. Наконец он достиг песчаной полоски, перелез через ледяную гору и снова побежал. Теперь уже можно было разглядеть на незнакомце и серую шапку-ушанку, и телогрейку, и ватные штаны, заправленные в кирзовые сапоги. Видимо, это был один из рабочих бригады, буривший на Телячьем острове последнюю скважину. Но что за важное дело заставило его рисковать жизнью?

Плотина уже трещала, прогибалась и вот-вот должна была рухнуть.

До берега оставалось еще довольно далеко, когда бежавший по льду вдруг сразу куда-то исчез.

Митя еще не успел понять, что случилось, а Коля уже кубарем скатился под откос, сломал молодую осинку и бросился на лед.

В этот миг над льдиною показалась голова в серой ушанке. Человек пытался вылезти на лед, но все его усилия были напрасны. Стоило навалиться на тонкий ноздреватый лед грудью, как тот с хрустом обламывался, и человек по плечи погружался в воду.

— Держитесь за шест! — донесся до Мити голос, и в тот же миг грохот и гул потрясли воздух.

«Плотина рухнула», — пронеслось в голове у Мити, и он закрыл руками глаза.

Через минуту-другую Митя прыгнул вниз, упал, а когда поднялся на ноги, столкнулся лицом к лицу с человеком в серой ушанке. Весь мокрый, человек сидел на корточках, а Коля развязывал у него за спиной вещевой мешок.

Митя вытаращил от удивления глаза. Перед ним была его квартирантка.

— А сюда, Ирина Васильевна, ни капельки не попало, — сказал Коля, тоже мокрый до пояса, доставая из мешка завернутые в плотную бумагу образцы породы. — Все керны целехоньки!

— Ты что на меня уставился, Митя? — спросила Ирина Васильевна и улыбнулась как-то смущенно и растерянно. — Или не узнаешь?

Она сдернула с головы ушанку и вытерла верхом чуть продолговатое разрумянившееся лицо.

— Ирина Васильевна… как же это вы? — осипшим до шепота голосом спросил Митя.

Девушка надела ушанку и встала.

— И не спрашивай, Митя! — сказала она, вздыхая. — Я и сейчас никак в себя не приду…

И посмотрела на Воложку. Не видно было ни затора, ни тонкой полоски песчаной отмели. Во всю ширину Воложки нескончаемым потоком шел лед.

Перед вечером побрызгал дождь, и мокрые сучки загорались плохо.

Около костра хлопотал Володя, худой мальчик в синей сатиновой косоворотке. Когда он нагибался к земле, чтобы подуть на слабые языки огня, рубашка на спине плотно облегала острые большие лопатки.

— Черти шипучие, — вполголоса говорил Володя, вытирая со лба капельки проступившего пота.

У костра на траве лежали сваленные в кучу пиджаки и полушубки приехавших в ночное ребят. Невдалеке на фоне темнеющего неба с первыми неяркими звездочками, чуть тронутыми позолотой и казавшимися воздушными, вырисовывались приземистые осокори. На деревьях кричали, устраиваясь на ночлег, галки.

На поляне, за кустами боярышника, невидимые в сумерках два подростка спутывали лошадей.

— Стой, не балуй! — изредка доносились до Володи сердитые покрикивания.

Еще двое ребят ушли на Волгу за водой. Володе хотелось до их возвращения развести яркий костер.

Огонь совсем было погас, но вдруг вспыхнула сосновая шишка, и по чадившим сучкам побежали яркие змейки.

Володя не заметил, как из темноты вынырнула лохматая рыжая собака. Она постояла рядом, дружелюбно махая хвостом, а потом положила ему на колени лапу.