«Подлиза! — обругал про себя Анюту Женька. — И чего это она зачастила к бабушке?»

Неподалеку от стола Женька приостановился, готовый в любой миг дать стрекача.

— А синяк под глазом… отчего у тебя появился? Не от меда ли, случаем? — спросила бабушка. — Опять с кем-то дрался?

— Ни с кем не дрался, — пробурчал Женька.

— А синяк откуда?

— Откуда, откуда… Спроси братанов Хопровых, они тебе скажут, как на меня у скотного двора, уж домой возвращалась, Санька коршуном налетел. Вот ее распрекрасный братец!

Женька неприязненно глянул на Анюту. Та низко опустила голову.

Мальчишка продолжал, передразнивая Саньку:

— Зачем, слышь, сестру мою подбиваете со своей бабкой-колдуньей… чтобы она домой не возвращалась?

И, воодушевляясь, прибавил:

— Да я этому Саньке тоже вдарил! Так вдарил, что он…

— Не петушись! Перестань балабонить! — урезонила бабушка Фиса разошедшегося внука. — Где тебе справиться с Санькой, сиротинка моя разнесчастная?

— И никакой я не разнесчастный, — протестующе возвысил голос Женька. — Гринька и Минька… спроси-ка их, спроси, они скажут, как я… Ну, а если Санька еще полезет, я Сереге… Он тогда Саньке покажет!

Тут случилось непредвиденное. Рубашка на груди у Женьки стала странно как-то топорщиться. Женька пытался одернуть рубашку, но из ворота вдруг высунулась ушастая рыжеватая мордочка.

— Кто у тебя там? — спросила бабушка, давно привыкшая к причудам внука.

— Зайчонок.

Вскочив с табурета, Анюта подбежала к Женьке, умоляюще прося:

— Покажи, Женечка! Покажи, какой он, твой русачок!

Женька извлек из-за пазухи съежившегося зайчонка и великодушно передал его в руки девушки.

— Смотри осторожнее, он царапается.

— Ой, какой же я пушистый, — сказала Анюта, гладя зайчонка по спине. — Где ты его, ушастика, поймал?

Женькины глаза сощурились до узеньких щелочек.

— Где, спрашиваешь? За горами, за долами, за семью ручьями!

— Нет, правда?

Не усидела на своем месте и бабушка Фиса.

— Молочка сейчас принесу. Он, чай, изголодался, глупенький. На ночь в плетушку с крышкой посадим, а поутру в лес отнеси. А то еще какой-нибудь собаке на зуб попадется, — поглаживая ладонью поясницу, бабушка затрусила в сени. От порога она обернулась, кивнула Женьке: — Подбрось в самовар шишек. Мы ведь мед до отвалу не ели, мы и чайку с сахарком будем рады.

Покосившись на Анюту, Женька спросил:

— Ты не знаешь, откуда у нас во дворе лес объявился? Может, от сельсовета привезли?

Анюта мотнула головой, прижимая к себе зайчонка.

— Из колхоза?

Она снова помотала головой.

Сердясь, Женька проворчал:

— Ты что, язык проглотила?

Анюта, смеясь, показала Женьке язык.

— Сережа, — сказала она секундой позже. — Он на стройке отходы выписал. А в этот выходной воскресник устроим. И крышу вам отремонтируем.

Только тут Женька и догадался, о каком деле напоминала на днях Анюта Сереге по дороге из Сызрани в Ермаковку. Выходит, это она, хлопотунья настойчивая, затеяла всю нелегкую возню с добыванием досок для ремонта их крыши.

Шепотом, озираясь на дверь, Анюта продолжала:

— Несколько парней со стройки придут вместе с Сережей. Обещался и дед Фома. Он когда-то плотничал. А я… тоже кое-кого из ребят-старшеклассников подговорю.

Когда зайчонка покормили, а в корзинку ему положили с десяток морковных хвостиков, сели пить чай.

Бабушка Фиса, по мнению Женьки, была чересчур уж внимательна к Анюте. И чаю старалась налить ей покрепче, и сахар просила не жалеть, а пить «в накладку», и даже свои сдобнушки-лепешки тоже все двигала и двигала к Анютиному краю. И никак не могла нарадоваться предстоящему ремонту крыши.

— Уж мы так намаялись, так натерпелись за последние годы, ягодка моя ненаглядная, с этой дырявой крышей, — пела старая, осторожно кладя в рот крошечный осколок колотого рафинада. — Как вёснушка красная — людям радость, а нам горе. На улице мокреть, а у нас вдвое.

Бабушка глянула в передний угол на темнеющие лики суровых угодников и перекрестилась — истово, набожно.

— Дай, милостивая богородица, ладного женишка рабе твоей Анне!

— Ба Фиса… мне еще учиться да учиться, а вы — «женишка». — Бедную Анюту даже в жар бросило. Достав из рукава платья махонький кружевной платочек, она принялась усердно охлаждать им полыхающие щеки.

«Так тебе и надо! — косясь с усмешкой на смущенную девушку, подумал Женька. — Не будешь в клуб шататься, Серегу моего завлекать. Я ведь догадываюсь: ты и ремонт нашей крыши затеяла из-за Сереги… чтобы к нему поближе быть».

Потом бабушка с Анютой подробно обсуждали, чем они будут угощать работников после «помоги».

— Заколю двух курочек и лапшу сварю, — говорила старая, подбоченясь. — Без горячего хлёбова никак нельзя. На второе — сухарник на молочке. Могу и квасу ведра два заварить… он у меня ужасть какой ядреный получается, ежели песочку сахарного подсыпать да мяты положить. — И, разведя руками, сокрушенно вздохнула: — Сама понимаю: сугревательного мужчинам надо бы, да где прорву денег взять? Больно оно обжигает руки, сугревательное-то зелье!

— Обойдутся и без «сугревательного», — решительно успокоила Анюта бабушку. — А разохотятся — сами купят. Об этом и не расстраивайтесь.

Заскучавший Женька уже подумывал, под каким предлогом ему улизнуть на улицу, когда, не переступая порога, в избу заглянули — вначале Минька, а за ним и Гринька — Хопровы. И в один голос пропели:

— Здра-асте!

— Здравствуйте, здравствуйте, добрые молодцы, — приветствовала бабушка Фиса ребят. — Не желаете ли с нами чайку откушать?

Братья переглянулись и снова пропели:

— Спа-аси-ибочки! Мы пи-или!

Гринька, осмелев, добавил:

— Нам Женьку бы на часок.

— Ба, я не хочу больше чаю, — сказал Женька, поспешно вылезая из-за стола.

— Смотри, недолго шалберничай, — предупредила внука бабушка. — Мало было дня, так уж и вечером соскучились друг по дружке.

Женька до двери шел вразвалку, точно бы нехотя, но едва оказался в сенях, как ринулся со всех ног на крыльцо, вслед за братьями Хопровыми, поспешно летевшими к калитке.

В тихом переулке Минька и Гринька остановились, перевели дух и, опережая друг друга, возбужденно зашептали:

— Мы Саньку Жадина с носом…

— С носом оставили!

— Как — с носом? — ничего не понял Женька.

Гринька, толкнув Миньку в бок, сказал:

— Ты не перебивай меня. Дай я все по порядку…

Минька тоже толканул брата в бок и протестующе воскликнул:

— Почему ты, а не я? Я же уследил, куда Санька прячет…

— Ты, ты! — закричал Гринька. — Мы оба следили!

— Пойдем, Жень, вон к той амбарушке, мы тебе чего-то покажем! — сказал Гринька, беря Женьку за руку.

У старой бросовой амбарушки они все трое уселись на покосившееся крыльцо. Братья вытащили из-под низенького порожка какой-то сверток. И, спеша и мешая друг другу, развернули перед Женькой кусок старой клеенки.

Чего тут только не было! И ржавые гильзы, и пластмассовый пугач, и выгоревшие офицерские погоны, и спичечный коробок с дохлым жуком-носорогом, и Женькины значки в придачу с «лунным камнем», и много, много других вещей, не имеющих цены в глазах мальчишек.

— Где же вы нашли Санькин клад? — спросил, пораженный увиденным Женька.

Переглянувшись, братья ликующе сказали:

— Угадай!

— В этой амбарушке?

— Нет!

— У них, у Жадиных, под баней?

— Ничуть даже!

— Ну, ну… тогда у ветряка?

— Слабо угадать! — усмехнулся Минька.

— И не пытайся! Все равно не угадаешь! — поддакнул брату Гринька.

Сбитый с толку, Женька расколупал до крови нос (он у него так чесался!).

— На огороде, вот где! — стремясь опередить брата и не мучить Женьку, выпалил Гринька. — Наши огороды…

— Рядом наши огороды, — не отставая от Гриньки, заспешил Минька. — Вот мы и уследили. Он, Санька, свой клад под камнем прятал.

— Который у них в конце участка, где капуста посажена, — прибавил Гринька. — Там, в углу, валун такой…