Пролог.

"...Я не художник! Я понял это, едва увидел ее. Все, чем я гордился в жизни - мой талант, моя слава, признание, деньги, мои труды, обретшие своих поклонников - все это обратилось в пепел и пыль, стоило мне поднять глаза на нее, выходящую из воды в облаке искрящихся брызг... Никто не сотворил подобного совершенства до. Не сотворит, я уверен, и после... Она была обнажена, прикрыта волной волос, как Венера Боттичелли, но гораздо более прекрасная. Прекраснее в десятки тысяч раз. Она источала свет, переливалась и играла, как лучик солнца играет на подернутой рябью воде. Она была живая. Клянусь тебе, я испугался до смерти - та, что умерла десятки лет назад, жива, говорит со мной взглядом, на губах ее цветет улыбка. Казалось, секунда, и она шагнет с полотна в наш мир сквозь время, пространство... Мы ждали этого мгновения втроем, стояли и ждали: я, он, его сын. Ничего не произошло. Ундина осталась среди своих мертвых скал, лазурных вод. "Смотрите на нее оба, - сказал он, - Ты, Джон, потому что тобой она была мне подарена. Ты, сын, потому что ты - плоть от плоти ее. Первый и последний раз чужие глаза ее видят". Мои руки сами потянулись к ней. "Прочь! - закричал он, становясь между нами, - она моя, всегда была моей! Ты ее не получил тогда, и теперь не получишь"! И снова он впал в свое безумие. Я побежал прочь оттуда. Убежал от видения, которое всю жизнь являлось мне в беспокойных снах. Я знаю наверняка, он не оставит ее, заберет с собой. Она унесла в могилу его сердце и разум, он возьмет с собой ее красоту, которую увековечил собственными руками. Наверное, он уже сжег ее...

Джон Милле., 1896 г."

Отрывок из письма, хранящегося в архиве галереи Millais, Саутгемптон, Англия

Шотландия, XXI век.

На темной поляне, взятой дубами в тесное кольцо, горел костер. Яркий отсвет падал от него на траву, красные блики вспыхивали на боках медного котла, что был помещен на треножник и установлен над жарким пламенем. Поверх перекипающего пеной котла, поверх пожухших лесных трав, дубовых крон блуждал болотный туман. У костра сидели две женщины.

- Смотри! - сказала одна из женщин. Она была закутана в одеяние, напоминающее жреческую рясу. У ее ног лежало шесть разбитых чаш. - Как рождается, приходит в мир проклятие.

В руках женщины блеснуло что-то. Седьмая чаша, вырезанная из сверкающего камня. Женщина подняла ее высоко над головой. Густой мутный пар столбом поднимался из котла.

- Свежая ветвь прививается к старому древу, - проговорила жрица, - Отдает древнему стволу свой сок. Наследие безумной девы - ее безумие. Принимайте, наследующие!

Чашей она зачерпнула вьющийся над чаном пар, он заиндевел на ее краях хрустальной росой. Дубы загудели, задвигались.

- Истинная любовь придет в назначенное время, - сказала колдунья, - она пронзит тебя, как меч обоюдоострый, разделит душу твою. Все, что получишь ты в ответ - отречение. Погрузишься во тьму. Забудешь имя свое. Позором ты станешь для той, которую полюбишь. Позором и отвратным бременем. Разум тебя покинет, а сердце твое пожрет зверь. Имя ему - ревность.

Она передала чашу сидящей рядом. Вторая женщина приняла сосуд. Повернулась - светлые волосы, пронзительные серые глаза. Знакомые глаза. Глаза матери. Его собственные глаза.

- Пей, - шепнула сероглазая, - свое проклятие...

И выплеснула содержимое чаши. Жидкая мерзость полетела прямо в лицо. Молния раскроила ночное небо, грянул гром разорвавшейся бомбой. Мир вместе с лесом, поляной, костром, обеими женщинами обрушился в тартарары...

Джерард сел на кровати, схватился руками за горящее лицо. В комнате грохотнуло, где-то в углу осыпалась штукатурка, дрова в камине стрельнули искрами, дом содрогнулся... И все успокоилось. Лицо, секунду назад пылавшее так, будто в него плеснули жидким огнем, остыло. Выдохнув, он откинулся на подушки:

- Приснится же чертовщина.

Прозрачная штора, закрывавшая высокий оконный проем, заколыхалась. Джерард перевел на нее взгляд. Стояла полная луна, ее призрачный свет потоком вливался в комнату сквозь стекло. Ему показалось, что в фосфоресцирующих лучах колеблемая сквозняком занавеска принимает очертания человеческой фигуры. Женской фигуры.

"Надо прикрыть окно, - подумал Джерард, - иначе меня переклинит от всех этих оптических эффектов, миражей, вещих снов. Хотя... "

Вдоль стен растягивалась болотная туманная пелена.

"...Хотя сейчас на улице зима. Это значит, окно открытым быть не может. Оно закрыто. Это не сквозняк".

Штора перестала колыхаться, обвисла крупными складками. Туманная завеса рассеялась. Джерард вытер ладонью лоб - он взмок, как пробежавший дистанцию марафонец.

"Что-то должно случиться, - подумал он, откидывая ногой одеяло, под которым стало душно, - паршивое предчувствие меня не обманывает. Но что? Что произойдет-то? С кем? Со мной? Дела пойдут плохо? Только бы ничего не случилось с семьей"...

Он начал прикидывать, глядя в потолок.

Столетний бизнес работает, как отлаженный, превосходно смазанный механизм. Чтобы он не сходил с рельсов, лично Джерард, талантливый управленец, приложил все мыслимые и немыслимые усилия.

Он наладил коммерческий выпуск эля в Ale MacGray и Glen Anne - двух маленьких семейных пивоварнях. А продукция вискарни Old Docharn с крошечного островка в заливе Лох-Брум, прежде поступавшая лишь в избранные пабы Великобритании и на аукционы виски, стараниями молодого хозяина импортируется в Северную Америку не первый год. Ежегодный объем эксклюзивного продукта ограничен. Не мудрено, ведь некоторые операции на заводиках осуществляют вручную, по старинным технологиям, но спрос на алкоголь огромен и продолжает расти.

Нет, бизнес не подведет. Тогда что? Или кто? Софи?

Софи МакГрей приходилась Джерарду бабушкой. Но он, как, впрочем, все в поместье, называл ее только по имени. Софи, которой перевалило за семьдесят, выглядела лет на двадцать пять моложе своего законного возраста. Сердцем она была вовсе юна. И вела себя соответственно, не признавая жизни скучной, малоподвижной и невыразительной.

Софи в последнее время спокойна. Никаких тебе бредовых идей вроде прыжков с парашютом, альпинизма для тех, кому за пятьдесят, туристической спелеологии, автомобильных гонок по холмам. Это очень подозрительно. Не исключено, что она планирует новую авантюру. К счастью есть старина Роб. Верный управляющий Роберт Элджин. Относительно неугомонной старушки он исполняет роль поводка с ошейником. На него можно положиться. Самое главное, здоровье у Софи - хоть куда. Нет, тут все нормально.

Дом дрожал... Поместье не обрушится, чушь. Простояло пятьсот лет, еще столько же простоит.

"Вдруг предчувствие касается меня? Не зря я видел сон... Колдунья обращалась ко мне... - Джерард перевернулся на живот. Он устал от размышлений, - Если тут замешан только я - не страшно. Разберусь".

Уснул он под самое утро и проснулся уже через час от громкой ругани, слышимой даже через закрытую оконную раму. Во дворе поместья по-гэльски перебранивались смотритель конюшни и старый садовник. Сколько Джерард помнил себя, они ругались каждое утро. Именно по-гэльски. Именно под его окном.

"Пони обглодала розовый куст, - он поднялся. Вслушиваясь в брань, направился в ванную, - Но теперь зима. Что там вообще можно обглодать? Старые скандалисты, им лишь бы поспорить, не важно, о чем".

Через десять минут молодой хозяин поместья Тэнес Дочарн, одетый в свитер из тонкой шерсти и темные брюки, быстрым шагом прошел по коридору в свой кабинет, по пути попросив у горничной чашку крепкого кофе.