Широко известно, что девушки с золотыми кудрями и голубыми глазами подвержены роковой наивности. Поэтому в Аджанабе, где преобладают тёмные цвета и медные оттенки, так много умных и проницательных девочек. Но, повинуясь состраданию, как песне, которую слышат лишь такие, как она, Орфея вскрикнула и рванулась к бедному зверю – вообрази себе высокую жалостливую арию! – обняла его, ослабила ленту, на которой держалась митра, и принялась растирать изувеченную челюсть.

Существо в ужасе уставилось на неё, вложив в свой взгляд всю мощь, какая оставалась в его распоряжении. Но Орфея жила, такая же тёплая и милая.

– Отчего ты не превращаешься в камень? Я приказываю тебе немедля превратиться! – прорычал Василиск. Точнее, проскрежетал и просвистел, будто и его голос был из красного песчаника.

Морщины прорезали красивый лоб Орфеи:

– Я, право, не знаю… Но ведь для тебя лучше, что я не превращаюсь? Я могу промыть раны и исцелить тебя. Сшивать плоть так же просто, как органди.

Василиск обнюхал её от шеи до пят и, коснувшись каймы платья, отпрянул.

– Кем надо быть, чтобы завернуться в шкуру ласки? Нет сомнений, мода тут ни при чём.

Девушка понимала почти всё, что он говорил, потому что многие её друзья и дядюшки в бараках частенько напивались до состояния, когда их голоса звучали невнятно, как у изуродованного Василиска.

– Меня не назовёшь модницей, – сказала Орфея, пожав плечами.

– Ласки испокон веков были врагами василисков. Это грубое платье защищает тебя от меня.

– Тогда, слава платью, я смогу тобой заняться. Но что случилось, бедный зверь?

Василиск освободился из объятий Орфеи, легонько её укусил – чтобы узнать, какая она на вкус, – и покорно вздохнул. Обвернув хвост вокруг тела? словно кот, он начал свой рассказ, еле ворочая каменным языком.

Язык василиска – вещь драгоценная, ибо под его кожей, что тоньше страницы манускрипта, прячется мышца из огня. Он нужен нам для охоты, чтобы поедать вкусных куриц и морских птиц, а также милых маленьких зябликов. Может показаться, есть куриц – это коварство, однако мы едим то, что хотим. И если хотим твоего мясца, горе тебе! В краю, где солнце светит ярче меча, по которому трижды ударили кузнечным молотом, а земля сухая, словно пересохшая глотка, даже малыши знают, что василиск родился, когда курица с тёплыми золотыми перьями увидела кладку змеиных яиц, чью мать сожрала свирепая, тупая, омерзительная Ласка. В курином сердце проснулось сострадание: она села на яйца и согревала их, пока скорлупа не треснула.

Не стоило курице садиться на то, что породила не она! Один из маленьких зверьков сожрал её, не успев стряхнуть с головы скорлупу. А потом, будучи умным созданием, начал искать Ласку, которая обглодала хребет его матери. Но ведь Ласка хитра, верно? Оказалось, что, когда она сидит в грязной норе, до неё не дотянуться, хотя василиск, как мог, вытягивал свой огненный язык, рвался к её хвосту и пушистому горлу, желая вцепиться мощными когтями, и глазел, пока трава вокруг норы не превратилась в камень.

– Что я такого сделала? – воскликнула пройдоха Ласка. – Я просто была голодна! Мне своих детёнышей нужно кормить.

Но нас не обманешь! Ласка кажется миленькой, но это лишь иллюзия. Ласка сожрала нашу мать, которая, наверное, была великой змеёй. Что за горе-злосчастье… Теперь не узнать, какой она была, потому что Ласка забрала её у нас. Зелёная плоть матери путём некоей ужасной алхимии наделила убийцу иммунитетом против всех трюков её детей.

Ласка коварна, помни об этом!

Вот они мы, в перьях и чешуе, – с наслаждением обращаем вещи в камень и сжигаем птиц на лету. Мы избрали своей целью выслеживать Ласку во всех логовах, но в нынешнее упадочное время это, скорее, хобби василисков, чем Подвиг, ибо ласки плодятся быстро и множат своё коварство, а василиски плодятся медленно и по-прежнему благородны. Взамен мы охотно развлекаемся своим непревзойдённым искусством скульптора: нам достаточно взглянуть, чтобы любая вещь или существо обратилось в собственное каменное подобие, совершенное и ужасное.

Каждый создаёт фигуры из определённого камня – мой взгляд порождает красный песчаник, безыскусный и унылый. Мне доводилось глядеть на королей и королев, девушек и юношей, солдат и фермеров, кукурузу и пшеницу, бобы и дыни, собак с бубенчиками на ошейниках, лошадей с бахромой на поводьях, коров с влажными носами, нескольких львов и множество ящериц; и бесчисленных ласок, где бы они ни прятались. Я сотворил из них прекрасные скульптуры, в чьих глазницах отдыхают воробьи; молодняк со всех концов света шел поглядеть на мою пьету [33]. Только Ласка избегает моего взгляда. Может, и не стоит увековечивать эту трусливую крысу?

Я принял митру после того, как вдова солдата обняла свою дочь на поле боя и, обратив плач к небесам, встретилась со мной взглядом. Я сделал из неё предмет искусства, вместе с её окровавленным ребёнком, и, поверь мне, она до сих пор стоит посреди трясины как памятник войне. Дети кладут к её ногам розы, луковые перья и листья мяты. Мои братья решили, что это было достойно и хорошо, водрузили митру на мою голову. Было больно, но в тот день я очень гордился собой.

Потому я не испугался, когда увидел трёх женщин, что шли ко мне, закрывая глаза ладонями, и пели погребальную песнь. Я бы сделал из них граций [34], богинь из красного песчаника, алых и блестящих! Впрочем, когда они приблизились, я пересмотрел своё решение и вознамерился обратить их в демонов, так как они были покрыты жуткими порезами и синяками; повязки прикрывали раны на месте отсечённых грудей, чёрная кровь пятнала белые рясы; волосы представляли собой массу извивающихся змей, которые выглядели измождёнными и вывалили раздвоенные языки хозяйкам на плечи, а их зелёная кожа налилась нездоровой чернотой. На подбородке каждой девы виднелись подсыхающие потёки кровавой слюны, и они не смотрели на меня – умницы, не чета каким-нибудь золотоволосым глупышкам! Как бы там ни было, мой язык был при мне, и я для пробы лизнул их ноги. Разнообразные человечьи вкусы привлекательны; я слыхал, что они во многом напоминают вкусы ласок. Женщины поспешно отпрянули, словно от пенящейся морской волны. Глаза они по-прежнему прикрывали и на меня не смотрели.

Я взъерошил перья.

– Чего вам надо? Вы чересчур умны, так что хватит молчать!

Девы не заговорили. Они зажмурились и разом открыли рты: я увидел, что языки им отсекли под самый корень, не осталось ни кусочка.

– Это Ласка с вами сотворила? – спросил я.

Следует признать, что василиски туговато соображают, когда дело доходит до жутких вещей. Есть только коварная Ласка и благородный Василиск.

Они покачали головами и затряслись. Одна вытащила из складок юбки маленькое зеркало, и я отпрянул. Но меня поймали в миниатюрный круг из серебра, правда, всего один глаз – я не увидел себя целиком. Тем не менее застыл как вкопанный и почувствовал, что мои когти начинают обращаться в камень. Вообрази: твоя нога засыпает, кровь перестаёт течь, и ты ничего не можешь сделать. Я смотрел, как в стекле вращается мой глаз, видел белок, радужку и не мог отвести взгляд.

Так я стоял, пока девы не вырезали язык из моей пасти, пролив много крови. Они засунули его в один из своих пустых, жаждущих ртов.

– Было так больно, – простонал Василиск, – и так много крови и пламени. Я спотыкался много дней, меня тошнило; даже сейчас чувствую скользкий вкус своего языка во рту. Наконец, хоть в этом и не было искусства, я нашел неуклюжего ящера, обратил его в камень и взял его язык, который стал песчаником до того, как мой клюв сомкнулся. Огонь, что по-прежнему горит в моей крови, обратил камень в плоть, однако они не слились полностью. – Василиск потоптался на каменных лапах. – Это случилось давно. Но кровь всё ещё течёт, камень царапает кожу.