Семёрка моргнул и коротко рассмеялся:

– Вот это история…

Идиллия пожал плечами:

– Не хуже твоей.

Несколько капель дождя упали на его широкое лицо. И, как заведено у штормов, стоило первым каплям сорваться с небес, остальные не заставили себя ждать. Вскоре пара вымокла до нитки.

– Это и есть твой шторм? – спросил Семёрка дрожащим голосом, стараясь не думать о тварях, что носились под жалкими лохмотьями. Но паромщик покачал головой.

– Позволь укрыть тебя, мальчик. Мы не успеем добраться до берега до того, как они придут.

Идиллия раскинул руки, и Семёрка, дрожа, позволил себя обнять. У него застучали зубы, когда костяные руки с ладонями из плоти сомкнулись над ним, а плащ прилип к его коже, словно влажная трава; когда два огромных костяных крыла, чьи полые кости свистели на ураганном ветру, прорвали ткань и взметнулись над его телом. Он чувствовал бегающих ящериц и старался не встречаться с ними взглядом. Но их спины… он видел: на одной была ужасная песня о ветре сквозь разбитые окна, на другой – сложный алгоритм облачных узоров. Вместе они могли бы что-то сказать о том, сколько будет идти дождь.

Внезапно ветер начал по-настоящему вопить; дюжины дюжин гортанных воплей вливались в уши Семёрки: мужчины кричали, женщины выли, дети безудержно всхлипывали. Облака, острые и твёрдые, хлестали его, резали щёки. Он чувствовал, что тёплая кровь капает с подбородка. Дождь был пустяком, он почти его не ощущал, но жуткие вопли и жесткие облака окружили его, пытаясь пробраться сквозь клетку рук Идиллии. Паром прыгал на беснующихся волнах, двух пассажиров обдавало водными брызгами. Обрывки серых облаков свисали с широких крыльев точно бельё с верёвки. Семёрка схватился за скелет паромщика и зажмурился, голоса ветра продолжали его бить и колотить.

А потом всё закончилось так же быстро, как началось. Семёрка стоял на пароме, кровь с его лица капала на доски. Идиллия медленно сложил крылья обратно под плащ и снова взялся за шест.

– Какого шторма ты ждал в этом месте, Семёрка? Они приходят каждые несколько часов, будто колесницы, выскочившие из-за угла. Здесь всё обретает свою сущность, не больше и не меньше. Ты идёшь навстречу Шторму Душ и пересекаешь Озеро Мёртвых. – Губы старика изогнулись в насмешливой улыбке. – Разве мы не вежливы, именуя себя кратким образом? Разве мы не добры? Радуйся, что эта работа мне не наскучила. Радуйся, что луна терпелива, иначе я столкнул бы тебя за борт и успокоился.

Семёрка тяжело привалился к мачте и вытер кровь с лица.

– Ты не мёртв, друг мой, – продолжил паромщик. – Ты такой, какой есть, и не переменился. Как ты вообще нашел дорогу сюда?

Парень пожал плечами:

– Есть озеро тут и озеро там. Озеро, пещера и рощица. Если заплатить той, что живёт там, – он кашлянул, – и заплатить достаточно, она откроет пещеру, и рощу, и озеро и позволит тебе пройти.

Идиллия фыркнул:

– Продажная женщина. Придётся мне с ней поговорить.

Семёрка слабо улыбнулся.

– Я нахожу любопытным, – продолжил паромщик, – что ты ни разу не спросил, довелось ли мне перевозить твою девушку-дерево, и какой она пришла – такой как ты или такой как я.

Наступила долгая тишина.

– Я знаю, что она там. Я это знаю.

– Думаю, очень скоро ты сам всё увидишь.

И действительно, вскоре туман развеялся и перед ними показался длинный серебристый берег, на котором мерцала серая галька, умытая серой пеной. Маленький причал с облупившейся краской стоял над беспокойной водой. Идиллия пришвартовался и, прищурившись, посмотрел на сумрачный лес, начинавшийся почти у самого берега. На причал он не вышел.

– Это Остров Мёртвых, – прошептал Семёрка и вцепился в доски причала так, что побелели костяшки.

Паромщик расхохотался, и от этих резких, ужасно громких звуков по берегу прокатилось эхо, словно от удара топора.

– Острова Мёртвых не существует! География этого места намного сложнее, чем ты можешь вообразить. Зачем, по-твоему, нужны причал и паромщик? Я не просто психопомп [19] – я лоцман на этом озере, знаю все водные пути и Острова. Их столько же, сколько в море китов, даже больше – сколько китов, акул и черепах вместе взятых. Возможно, китов, акул, черепах и анемонов. Я знаю их все, знаю фарватеры и куда отвезти каждую несчастную душу, что приходит к моему причалу. Ты хотел пойти за ней? Вот сюда она пришла. Сюда я её привёз, и она заплатила не меньше твоего, даже не сомневайся! Она хотела попасть именно на этот берег. Сюда я привожу Звёзд, это Остров Утраченного Света. Дальше я бы тебя не повёз… Ты не готов, как и они.

Динарзад сложила руки на коленях. На каждом пальце у неё было золотое кольцо с тигриным глазом, и оттого казалось, что руки смотрят на неё – зловеще, яростно и печально. Жаровни моргали и согревали её плечи; сквозь вуаль цвета павлиньей головы она следила за банкетом, который словно вертелся вокруг неё, как вертятся тарелки вокруг немого главного блюда или танцоры под высокой замысловатой лампой, у которой нет иного выбора, кроме как светить. Венец из слоновой кости врезался в кожу: утром её лоб будет весь в красных ссадинах. У мужчины рядом с ней были густые усы; шестнадцатой в его параде подарков оказалась райская птичка, вырезанная из единственной огромной жемчужины, с длинным хвостом из сапфиров и топазов. У птички были мёртвые блестящие глаза, и, если потянуть за хвост, какой-то механизм в недрах птичьего горла издавал звон, похожий на звон часов. Динарзад подумала, что это должно быть кукареканье или пение, но ей самой звуки казались лишь звоном часов, отмечающим ход времени. Она потянула за хвост. Раздался звон. Она аккуратно прикрыла птичку салфеткой, чтобы не пришлось смотреть в мёртвые глаза.

Она думала о девочке из Сада.

Вспоминая истории девочки, Динарзад думала, в первую очередь, о пиратском корабле и печальной, сломленной Папессе. Она думала, что понимает, как сдаваться и отдаваться на милость неизбежному. Она знала, что такое неизбежность, и каков её вкус: на ощупь это как рука усатого мужчины, лежащая на её колене, на вкус – как его поцелуи. Она хотела бы обрезать волосы, как сигрида, чтобы их перестали унизывать жемчугами и выпрямлять, и отыскать укрытие от неизбежных поцелуев.

Она хотела бы быть сироткой с бесконечными историями, которые можно рассказывать, и чтобы никто не любил её так, чтобы дарить перламутровых птиц.

Но она не такая, как её брат, ей не хватит духу сесть у ног девочки и слушать, не скрываясь. Ей невыносима мысль о том, что девочка – не перламутровая птичка, и её нельзя дёрнуть за хвост, чтобы услышать звон, которого так не хватало. Его на самом деле не хватало.

– А где проводит вечер твой брат, маленький султан? – любезно поинтересовался жених. Его голос был словно густое вино, которое текло по ней и впитывалось в кожу, хотела она того или нет.

– Он охотится в провинции, мой господин, – сказала она, не поднимая глаз под тёмно-синей вуалью. – Ведь, когда он станет не маленьким султаном, у него не будет времени на такие благородные развлечения. Он взял отцовский лук из эбенового дерева и отправился выслеживать льва, чтобы убить его в честь моего господина, в качестве свадебного подарка.

Динарзад поразилась, как легко ей далась ложь. «Так и рассказывают истории? – подумала она. – Открываешь рот и поёшь, позволяешь тому, что кажется тебе милым, звучать и надеешься, что это похоже на пение, а не на бой часов?» Согревшись от собственной истории, она с притворной сдержанностью подняла глаза.

– Брат мой весьма потрясён моим господином. Он ставит вас несоизмеримо выше молодого человека, который принёс тех жутких петухов, и очень заинтересовался механизмом ваших птиц, который, по его мнению, превосходит золотые пружины и шестерёнки в птицах того человека.