~~~ Δ Смотрю на прекрасных, поглощенных кровепитием голубков и спрашиваю себя, куда подевалась ревность. Да что там ревность... моя голова битком набита каким-то дерьмом. И таким озадаченным дураком я давно уже себя не чувствовал. Асмодей выслушал мою просьбу, тут же согласился выполнить – и улетел. Между вторым и третьим действием мы еще, правда, целовались... но он согласился! Ничего не стребовав взамен и не обещав забрать должок потом. Даже не ржал своим обычным презрительным смехом. Так в чем подвох?! Неужели... Ангел уже покинул преисподнюю? Δ ~~~

Задумавшись, серафим точно бы проворонил момент, когда Фрэнсис не на шутку увлекся опасным процессом, а потом убил бы с горя его – виновника моей смерти... и себя заодно. Но тут, как по заказу, земля задрожала, а потом и вовсе ушла из-под ног, заставив генерала прерваться в самый критический момент. Дезерэтт вскочил, озираясь. Шума, пыли и треска ломающегося леса было предостаточно, а видимость – нулевая. Прежде чем Фрэнк перестроился и вспомнил, кого и куда он отправлял днем на задание, на разгромленную поляну выполз танк, и лихо выпрыгнувший из люка Блак, похоже, был удивлен больше всех.

- Мой генерал... что здесь происходит?

- Внеплановый съезд партии, Чарльз, – невозмутимо сказал я. Шея приятно болела, проколы приятно сочились кровью, не торопясь затягиваться, губ и языка Фрэнсиса безумно хотелось еще, но придется потерпеть, как минимум, до завтра. Майор прибыл, значит, пора заканчивать нашу сомнительную дипломатическую миссию. – Ты опоздал, кстати.

- Приношу свои глубочайшие извинения, – едко выдавил он, поклонившись. – Виноват – война, а я не выспался. Фрэнк, я выполнил приказ. Мастер-ювелир вылетел два часа назад, посадка самолета в аэропорту JFK в 5:10 утра. Вертолет заберет тебя из Сандре Льюны ровно в 4:30, я велел пилоту приземлиться здесь, у штаба.

- Спасибо, Блак. У нас произошли небольшие изменения в командном составе. Мой белокурый ангел... – Я перестал потирать укушенную вену и выпрямился. – И этот молодой человек, Дезерэтт... – Серафим ухмыльнулся и пожал оторопевшему майору руку. – Пойдут сейчас со мной на переговоры в мэрию. И ты идешь. Пешком или на борту танка, как сам пожелаешь.

- Фрэнк, насчет изменений в командном составе ты абсолютно прав. Я прошу разрешения не сопровождать тебя, – Блак дернул уголком рта под тяжестью тотчас устремившегося на него заледеневшего взгляда, но продолжил спокойно и упрямо, тихим каменным голосом, – и остаться в штабе до окончания спецоперации. А по возвращении в Нью-Йорк я пишу на себя рапорт и увольняюсь.

- Чарльз! – кажется, генерал от неожиданности дал слабину, плеснув на всех зеленой кислотой из батареек – своим неподдельным изумлением. – Какая муха тебя... Потрудись объяснить. – А, нет, уже закрыл червоточину. Но понятно, что жутко разозлился. Я бочком метнулся за его спину, чтоб не попадаться пока в поле зрения. Только Блаку – поверить не могу! – насрать на растущую и пухнущую вокруг фельдмаршала ауру ярости и душегубства.

- В городе, господин фельдмаршал, в письменной форме.

- Не паясничай. Ссал я на твои объяснительные по форме, нормально скажи, что стряслось? Повстанцев встречал и не отбился?

- При чем тут эти несчастные комары, Фрэнк? – Блак, он... он кретин или камикадзе?! Он широко лыбится! – Я ухожу, потому что больше не хочу работать под твоим началом.

- Что за бредятина? Ты объелся роллов вместо Минервы или обкурился?! При чем тут работа? Блак, мы же... – Фрэнсис нахмурился от нехороших, но закономерных догадок, – были друзьями всегда, сколько себя помню. Ты из-за Ксавьера встал на дыбы? Он мой... фетиш, моё солнце, ангел. И бог. Но ты не делил меня никогда с моими страстями, ты со мной, потому что ты... это ты.

- В том-то и дело! – Блак сухо и надрывно расхохотался, закончив смех кашлем. – Ты меня услышал, я тебя тоже, но я понимаю, а ты – нет. Я сяду возле малютки, – он похлопал танк по темно-зеленой гусенице, – и обязательно дождусь тебя. И если ты еще захочешь что-нибудь узнать, я объяснюсь детальнее.

- Нет уж, ты объяснишь сию секунду свое шутовское поведение! – генерал встал вплотную и схватил его за шиворот. – Чарльз, ты назубок выучил, как я отношусь к шуткам, особенно несвоевременным.

- Ты умен как сто чертей, Фрэнки, – беззаботно заметил майор, мягко убирая его руку со своего воротника: все-таки он был на полголовы выше и в полтора раза шире в плечах своего начальника. – Что тебе стоит объяснить всё самому? Мне голову напекло, надышался отравляющего газа в танке, забрали-таки в плен и пытали, промыли все мозги. Саботаж по причине психической нестабильности и нервного разлада.

- До этого признания я был уверен, что у тебя нервов нет, – насмешливо парировал Конрад и, никого не стесняясь, поднялся на носочки, став с Блаком вровень. – Но раз ты утверждаешь обратное, наверное, в танке ехал врач, вырезал тебе аппендицит, показал – ты и решил, что это главный нерв тела. Удаленный уже, правда... Но шутки в сторону. Предположу, что у тебя есть замалчиваемые обиды, и ты решил оставить меня в самый ответственный момент, выбрал время – подложить огромную свинью и изящно свалить... то есть лечь под плаху. Тебе осталось озвучить, чем конкретно я не угодил и когда. И прямо тут можешь начинать рыть себе могилу.

- Извини, но ты ничего не угадал, – Блэкхарт наклонил голову набок и жадно чмокнул его в губы. Несколько мгновений изучал остановившиеся голубые глаза... и поцеловал еще раз, проведя влажным языком по уголкам вожделенного тёплого рта. – Я пошел за саперной лопаткой.

| End of part 2 |

====== L. Inferno ======

Part3: Trinity fields ¹

>> Если меня попросят дать краткую характеристику из одного слова, я скажу – холодно. Здесь так студено, что мысли пробегают мимо короткими цепочками по два-три слова. Стараются не расходовать мои силы на мозг, отдав все оставшееся тепло мышцам... ногам. Я хожу без передышки, я не могу остановиться, я иду и иду и, когда выбиваюсь из сил и падаю, ноги продолжают двигаться сами. Ноги, давно сбитые и стертые до костей. Нет направления, как и нет дороги, только изрытая какими-то норами низина, редкие холмы и сверкающие льдом плоскогорья, но воздух воспламенен, при немыслимо низкой температуре, кислород медленно горит... и я хожу по этому замерзшему аду целую вечность... один.

Испытываю ли я боль? Правильнее было бы сказать, что боль испытывает меня, чувствует меня, а я... потерял любые ощущения, есть только холодная плазма атмосферы, сквозь которую я прохожу... и атомы которой теряются в моем теле, застревая и сталкиваясь с чем-то, чтобы никогда не выбраться обратно. Я собрал в себе уже миллиарды миллиардов этих микрочастиц, и они прибывают еще, скапливаются и... холод теперь во мне, холод внутри, а в холоде снаружи я бесполезно ищу свои нервные окончания. Они, должно быть, просто атрофировались. И кровь моя из кристалликов льда, только, увы, и она плавится. С чем сравнить мое состояние? В сущности, ни с чем, я подозреваю, что это – обещанная мука за грех, за мое позорное самоубийство, но она мне почему-то не в тягость. На исходе второго круга, когда от циферблата вечности оторвались стрелки, и я больше не смог следить за временем, я перестал испытывать дискомфорт. Я иду, иду, иду... бреду, ползком или еле волоча за собой сдавшееся тело... и жаль только, что с ума схожу, вспоминая закончившуюся жизнь, Творца, своего отца-дьявола и Ксавьера. Ничего от меня нет, только хоровод мерзнущих мыслей, обрывками показывающих мне то одно лицо, то другое. Мечтал ли кто-то о таком аде? Я забыл, как плакать и смеяться, иначе бы обязательно... нет, необязательно. Слезы застынут, а смех... я не могу открыть рот, челюсть не двигается вообще. А так хочется иногда поговорить с камнями, когда падаешь на них лицом вниз, расшибая нос и рассекая губы.

Вот и сейчас я упал, как всегда, не чувствуя ног, не чувствуя ничего абсолютно, только вижу струящуюся на землю кровь с блестящими вкраплениями ледяных кристалликов, она жидкая как вода, почти прозрачная... хотя разве я помню, какая на вид вода? Или на вкус?.. Я окончательно выбился из сил, мысли пропадают, немые картинки тоже, а звуки я представлять разучился. Я недолго полежу в пыли, в призрачном подобии отдыха, пока приведенный в исполнение адский приговор не поднимет меня снова на ноги и не потащит дальше по бесцветной пустыне, за которой нет горизонта, потому что неба тоже нет. >>