Кончив, получил от него глубокий поцелуй. Почти лишился сознания.

*

Готов. Ла опять излился, как стыдливый девственник. Слизал сперму, ещё горячую, с его ослабевших бедер, он вряд ли что-то заметил. Рефлекторно залился румянцем, все ещё недотрога, все ещё невинный, изнутри. Это будет сложно исправить. Однако если сильно захочется…

Мокро и жадно я сплелся с его языком, влезая пальцами в растянутый и окровавленный анус. Потом сжал за ягодицы. Какие же они маленькие и упругие, трогал бы их и трогал. Но все же я перестал и отнес Ла Нуи в его постель. Как был, голый, ушел и вернулся с четырьмя пятисотенными купюрами. Увидев деньги, он очнулся.

*

- Нет.

- Да. Ты моя шлюха, и ты всегда получишь секс и деньги. Только секса или только денег не будет.

- Я ненавижу тебя.

- Тогда, может, повторим?

- Мне очень больно! - заорал почти со злобой, хотя до этого ощущал только бесконечную обиду и презрение к себе. - Ты растерзал меня до крови!

- Это не проблема. Я могу сунуть в рот.

- Просто убирайся к себе! И больше не приходи, - я устало повалился на бок, не чувствуя тела, только боль, боль и боль… и острое желание убить себя. Он бросил в меня деньгами и насмешливой улыбкой. Ушел.

Но, разумеется, он придет снова. Я чувствую и понимаю это. Неловко ложусь на спину, пробую расслабиться. Над собой чувствую холодный воздух, так напоминающий его присутствие. Боль утихает, не сразу и не быстро. Я пока не знаю средств от нее. Посыл к суициду? Он остался, но он заглушаем пережитым сексом. Наше совокупление… достаточно произнести эти два слова. Хотя об этом хватает даже мысли. И во мне все переворачивается, замирает, ноет и трепещет. В животе покалывает от ужаса, а ниже – каменеет от страшного возбуждения. В нем столько грязи, сумасшествия, горя и прелести, гнусного перевернутого кайфа, сладости, снова сладости, снова кайфа… и мне больно. Черт возьми, мне все ещё очень больно. Пробую уснуть, пробую успокоиться, но с лица непрерывно скатываются слезы и впитываются в подушку, два мокрых пятна по бокам от моей головы. Клайд, я был неправ, он дьявол. Сатана, заставляющий меня плакать и сожалеть. О чем? О его бездушии и безжалостности. Я чувствую все то, чего не хотел. Моя собственная душа будто распинаема на кресте любовью из колючей проволоки и ржавых гвоздей. А не умираю я от этой монструозной любви только потому, что ненавижу Демона.

Сквозь болезненную полудрему и круговорот горьких мыслей я неожиданно услышал за стеной знакомый голос. И это не Демон, сухо разговаривающий по телефону. Клайд! Вот черт, он вернулся. В панике я скомкал одеяло, пытаясь выбраться из постели, но встать не смог, упал. Выжженное внутри клеймо Демона (по-другому я свою рану назвать не мог) отозвалось такой болью во всем теле, что я распластался на полу, сдерживая стоны. Отдыхал так минуту, потом попытался ползти. Голос стало слышно четче. И шаги… все ближе и ближе к студио.

- Клайд, ты все ещё не признался, не так ли? - это тихий, издевательский тон Демона. - А твой друг совсем не изнывает от любопытства и не забрасывает вопросами. Ты не нужен ему.

- Будто ты ему нужен, мразь. - Меня бросило в мелкую дрожь. Клайд в своем уме? Грубить киллеру, в такой форме. И голос спокойный-преспокойный. Ему что, жить надоело? - Я попаду в его комнату, даже если ты меня на вертел посадишь и зажаришь.

- Советую передумать, в последний раз. Навести его завтра.

- Это угроза?

- Рекомендация. Клайд, ты пожалеешь, что не послушался.

- Себя жалей, бесовское отродье, - Клайд дернул дверную ручку. Я зажмурился, молясь, чтоб подо мной хоть лужи крови не было.

Услышал протяжный вздох, как от боли. Услышал шорох снимаемого рюкзака, он тяжело бухнул об пол. Услышал ещё что-то. Возможно, это был скрип зубов. А потом почувствовал руки, привычные, большие и теплые. Они подняли меня, но никуда не уложили, ни в постель, ни на стул. Клайд стоял и держал меня, долго… столько, сколько трусость не позволяла мне открыть глаза. Я сдался первым. Обвел взглядом его мрачное лицо, сжавшиеся в полоску губы. Нарушать тишину боялся. А когда снова зажмурился, обстановка начала понемногу разряжаться.

- Спрашивать, почему ты голый, Ла, не буду. Сытая усмешка Демона мне подсказала чуть раньше… что именно я здесь увижу. И почему нужно прийти завтра. Спрашивать «зачем» тоже не стану. Я вообще обещал не устраивать допросов. Но Ла… может, ты объяснишь мне – что дальше? Панель? Бордель? Кожвендиспансер? Психлечебница? И дешевый цинковый гроб Соланж?

- Не знал, что ты умеешь так сгущать краски, - пробормотал я, еле шевеля губами. - Мы просто занимались сексом. Всего однажды. Сегодня – второй раз.

- «Всего»?! Да вы знакомы неделю!

- Пожалуйста, не кричи, - я сжался в его руках. Немедленно оказался в кровати, он расправил одеяло и укрыл мою наготу. - Почему вернулся?

- Захотелось рассказать о себе правду. Но, думаю, отложим её до лучших времен. Я должен разобраться с тем, что с тобой происходит. Разбить лицо кое-кому. И достать лекарства.

- Нет такого лекарства. И даже не пробуй к нему подходить, он убьет тебя.

- А ты этого не хотел бы, Ла?

- Конечно нет! Я же… люблю тебя, - я испугался выражения его глаз и притих. Клайд наклонился ко мне, достаточно низко, чтоб напугать ещё больше.

- Напомни, что тебе снилось. Часть, которую ты намеренно умолчал.

- Ты снился. Только это был не ты. Синий ирокез вместо зеленого. Насмехался над моим происхождением. Спрашивал, смогу ли я продаться. Хотел, чтоб я отдался американцу. Уточнял, что для этого я здесь и поселился. Уговаривал и искушал, - я попытался укрыться с головой. Клайд придержал одеяло.

- И ты послушался сладкоголосого злого духа, принявшего мой облик. Отдался Демону. Молодец. Вернемся к вопросу с цинковым гробом?

- Нет! Клайд, бллин, да что тебе объяснять?! Он не целовал тебя. Он не… трахал тебя. С этим финальным поцелуем…

- А как ты мог ему это позволить? Дотронуться, осквернить себя! Ла, ответь!

- Ты не поймешь. Ты через это не проходил. Когда из тебя уже ушла вся жизнь, он поднимает твою безвольную, провисшую назад голову, убирает промокшие от пота волосы со лба, поддерживает тебя всего, падающего наземь, словно не хочет лишить последней крупицы живого, становится между тобой и старухой с косой. И насильно врывается в твой рот, насильно входит в тебя ещё раз, ест тебя, нет, не ест, пожирает… но пока пожирает, из него вливается в тебя сила. И ещё что-то, не могу объяснить. Ты не дышишь, не двигаешься, только питаешься его естеством, но даже этого не понимаешь, потому что адов поцелуй так же грязен и распутен, как и все, что он делал с тобой до.

- Значит, ты признаешь, что он сатана?

- Признаю. Но это ничего не изменит. Я останусь здесь.

- Даже если я тебе не позволю?

- Я хочу остаться.

- Он завладел тобой. Он хозяйничает в твоей башке!

- А я и не спорю, Клайд.

- Но я хочу освободить тебя!

- А я хочу жить в рабстве.

- Я не верю тебе, Ла, ты не можешь так говорить, только не ты.

- Я сам не верю. Но мне не хочется ничего другого.

- А как же живопись, Ла? Твой университет, кафедра искусства?..

- Я думаю, тебе пора домой, Клайд, - я уткнулся в подушку.

За хлопнувшей дверью тут же послышался холодный ехидный голос:

- Ну что, он спросил тебя о твоей драгоценной тайне?

- Ты не сможешь быть правым всегда и везде, бес. И победителем не выйдешь, - послышался звонкий хлопок, похожий на пощечину. Я даже оторвал голову от подушки, обомлев.

- А ты мнишь себя борцом за справедливость, светлейший. Доблестно сражаешься с призраками и мельницами. Но как ты защитишь его, Клайд, если Ла Нуи добровольно шагнул в бездну? Его сердце – мое.

- Ты обманул его. Усыпил, опутал, как жертвенного агнца, по рукам и ногам, отнял все силы на борьбу. Возвел на костер похоти, там и соблазнил. И где здесь добрая воля?

- Послушай, светлейший. Конец мира ещё не наступил, открытая война не объявлена. И никто не вызывал тебя на поединок. Как и не просил помогать или вмешиваться. Я занимаюсь своими делами, а ты занимайся своими.