До шестнадцатого августа — дня, когда за мной приедет «муж» — оставалась всего неделя.

Для побега у меня было всё: план, достаточная сумма денег, желание. Но не было выхода с территории чёртовой школы, потому что трехметровый забор мне не преодолеть даже с безумным энтузиазмом. Только через главные ворота. Или подкоп, что было ну уже высшей степенью маразма.

Так я и сидела на окне, сверля взглядом то собранную уже как четыре месяца сумку, то главные ворота, которые были наглухо закрыты, и открывались только когда кто-то из учителей уезжал домой на выходные.

Озарившая меня догадка заставила больно хлопнуть ладонью по лбу и поразиться своей тупости: я ж ещё тогда, в первый день, могла просто спрятаться в салоне машины одной из учительниц, а потом, в городе, просто разбить окно и уйти!

Боже, какая же я тупая!

Улыбнувшись самой себе, залезла на свой второй этаж и, закутавшись в свое тёплое одеяло, улыбнулась, ожидая следующей субботы — дня моего рождения, когда я смогу стать полностью свободной.

Пробраться в старенький мини-купер такой же старенькой учительницы музыки не составило труда. Даже с заднего сидения, куда я забилась, прижимая колени к груди и вжимаясь в сидение спереди, я слышала, как бушевал отец, лично приехавший за мной три часа назад.

Он орал, метал молнии, пинал всех, кто пробегал мимо, но найти меня не мог.

А я улыбалась, смотря на экран, на котором светился электронный билет на самолет.

Мне уже восемнадцать, теперь я могу быть полностью свободна.

Когда хлопнула передняя дверь, а грузная учительница села за руль, я задержала дыхание, стараясь даже не моргать: было страшно, ведь если она сейчас заметит меня, у меня будут проблемы. Большие проблемы.

Даже когда на голову мне приземлилась её сумка, я не произнесла ни звука.

— Анна Григорьевна, а что за кипиш?

— Да потеряли кого-то из девочек. Небось закрылась где в туалете и рыдает из-за несостоявшейся любви. Только зря пыль подняли, открывай ворота, меня муж ждёт.

— Хороших выходных.

И она наконец-то тронулась, а я смогла расслабиться и убрать руки от лица. Облегченный вздох сам собой вырвался.

На место страха пришла дикая эйфория от того, что вот, ещё час, буквально шестьдесят минут, и я буду полностью свободна. Что больше мне никто не указ.

Теперь я сама по себе.

Пришлось ждать ещё пару часов, пока доедем до города, и пока она уйдёт к себе в квартирку. И только тогда я смогла выйти из машины, — что удивительно, она даже её не закрыла, — настолько доверяет району?

Хотя мне даже грех жаловаться, ведь всё идет слишком хорошо и просто, и это заставляет напрягаться.

Напрягаться всю дорогу до аэропорта. Напрягаться всё время до своего рейса.

И напрячься ещё сильнее, когда вижу в толпе таких же пассажиров его льдисто-голубые глаза.

Злые и бездонные.

До рейса еще два часа, и я не знаю, куда бежать, а бежать хочется. Потому что сейчас начнутся упрёки, просьбы не уезжать, попытки остановить. Как он вообще меня нашел? Все отцовские жучки я сняла и выкинула ещё в студгородке! Да даже билет заказан на имя Беатрисы Ким! Паспорт с таким же именем и моей фотографией лежали на дне рюкзака, до отказа забитого отцовскими деньгами, которые я снимала по всем возможным банкоматам, попадающимся на моем пути. Стащить у него одну из многочисленных банковских карт не составило труда. Поэтому страшно мне сейчас было вдвойне.

— Поговорим? — предложил учитель, подходя ко мне и протягивая руку.

— Нет! — сказала уверенно, так, чтобы невозможно было найти скрытого подтекста. — Нет. Мы не будем говорить или заниматься чем-то из того списка, что ты можешь мне предложить.

— Уверена? — Он подошел вплотную к сидящей мне. Задрав голову, посмотрела на самоуверенное лицо истинного самца.

И вдруг накатило.

Чувство всеобщего подчинения нельзя описать, его можно только почувствовать. Но вот сейчас, смотря на него снизу вверх, хотелось почему-то встать на колени и попросить наказать меня. А ещё хотелось назвать его хозяином. Вот сейчас, стоя вот так, он был невероятно прекрасен. Возможно, только в эту секунду я осознала, какой мужчина бегал за мной почти полгода.

И только поэтому я согласилась. Потому что ему сейчас нельзя отказать.

— Ладно, хорошо, уговорил, пойдём, поговорим. Но куда? — Я встала, плотно прижимая к груди дорогую сумку. И сама сумка была отнюдь дешевой.

— Через улицу отель, у меня там номер.

И я пошла. Как кролик за удавом. В его истинно удавье логово, откуда ход мне будет только вперед ногами.

В номере было… симпатично. Темно и симпатично. И богато. Интересно, с каких пор зарплата стандартного учителя русского позволяет оплатить такие номера?

— Скажи честно, — разглядывая зеркальный потолок с подсветкой, я мялась на входе, боясь проходить дальше. — Ты подрабатываешь сутенёром?

— Что? — изумился он, а потом рассмеялся, стягивая с себя черную майку. А чего это он раздевается? Всегда знала, что он латентный извращенец. Хотя все мысли буквально пулей вышибло из моей головы, когда моё внимание зацепилось за его перекатывающиеся мышцы груди и живота. Всё, меня можно выносить.

Учитель что-то втирал о том, что школа — не его основной заработок, просто то, что хотел от него отец, и он пошёл в пед как дань уважения ему. А я смотрела на то, как он расстегивает ремень. И вдруг желание принять в этом участие затопило с головой.

Злосчастная сумка полетела вниз, глухо ударившись о пол, а я в два шага преодолела разделяющее нас расстояние и накрыла его руки своей, другой обвивая шею и подтягиваясь для поцелуя. Но до губ мне было слишком высоко, так что я просто зажала зубами кусочек его молочной кожи на шее и чуть втянула его, лаская языком.

Мужчина шумно выдохнул и, кажется, только сейчас осознал, что вообще происходит.

— Мы, вообще-то, поговорить хотели.

— Потом, — хрипло прошептала я, сама расстегивая его ремень и до колен спуская штаны. — Всё потом.

Момент накрыл меня с головой.

Такое я чувствовала только однажды, когда на одном из приемов меня зажал на тёмном балконе один из детишек отцовских партнеров. Губам тогда не досталось ни поцелуя, зато шея и грудь просто изобиловали этим. Тогда нас прервал кто-то из старших, но этот ком между ног я не забуду никогда.

И вот сейчас этот узел снова завязывался и тянул вниз, и причиной тому был злосчастный учитель, который испортил мне всю жизнь, но вместе с тем повернул меня лицом к моему выбору, а не тому пути, что выбрал для меня отец. И мне было важно сказать ему спасибо за это.

Это была просто дань уважения. Чистая страсть, присущая лишь животным. Ни о какой любви с моей стороны и речи не шло. Но было до дикости приятно, когда Саша таки взял себя в руки, а меня своими мощными ладонями под задницу, поднимая над полом и заставляя обнять ногами его торс.

Было до жути неудобно, и мне постоянно казалось, что он меня уронит, поэтому неосознанно тянула ноги вниз, чтобы слезть. Но эту попытку пресекли, усаживая меня на тумбу, предварительно спихивая с нее всё, что не было прикручено.

Учитель не переставая таранил мой рот языком, и я отвечала ему таким же напором, кусая его губы и язык, периодически зажимая их зубами и проводя по ним языком.

— Ты, Громова, вообще тупая, меры нет, — просто сказал он, перенося меня на кровать и кидая на неё, вышибая воздух из лёгких и нависая надо мной.

— Сам тупой, мудак! — огрызнулась я, толкая его на спину и запрыгивая сверху, в ходе чего случайно отдавила ему коленом руку и ударила локтем в бок. Но это же такие мелочи, когда сидишь на такой охуетительной груди, ласкаешь её пальчиком с длинным зелёным ноготком, проводишь по соску языком и слышишь ответный стон в ответ. — М-м, малыш, а я и не догадывалась, что ты такой чувствительный.

— Сука, — выругался учитель, пытаясь пошевелиться, но я прочно угнездилась на нем, цепляясь коготками за плечи и ёрзая задницей по вставшему колом члену. Какой же это нереальный кайф. Он — кайф, ситуация — кайф, адреналин в крови — кайф. — А я и не знал, Громова, что ты такая борзая.