— Ты не учился на ошибках парень,

Мы все исправили знаешь,

Я вылетел, но тебя вынес в ответ.

Саша с…? — И парень вопросительно посмотрел на меня, ожидая моего имени.

— Бятой на тебе крест поставили, и Пашуле пизда летит, я от Жени передам привет! — При имени своей бывшей, которая, в виду своей злобной и злопамятной натуры, подкараулит его в тёмном переулке, Павел скривился, будто сожрал лимон целиком вместе с цедрой. Милейшая девушка она, кстати! Надо будет выпить с ней чайку как-нибудь.

— Это тебе маленький приветик! — улыбнулся ещё один Саша на мою голову и ловко спрыгнул со сцены, оставляя нас один на один.

— Ты чё творишь, ущербная?! — прошипел опозоренный на публике Павел, сгруппировавшись и набычившись.

— О, уже ущербная! — насмешливо сказала я, кивком здороваясь с Аней — диджеем Пустоты. — А как текст написать, так «Бятик!». Ты уж разберись, ущербная или Бятик. А теперь свали со сцены, мне есть что сказать. Ань, вруби сорок шестой трэк из дабов. Таки вот эта песня моего авторства и больше вы её не услышите, так что не щёлкаем ушами, котики!

— С юных лет шарахаясь от местных традиций и фальши,

Тем стала, от кого просила мама держаться подальше.

О ком твердил отец, что в детстве их мало пороли.

Если суждено быть троллями, в итоге вырастут тролли!

Траляля и Труляля в моих друзьях, и с ними я, — с улыбкой кивнула я синхронно подпрыгнувшим близняшкам. — Шляпник с тату на шее и со смехом дятла Вудди. — Кивок Антону за барной стойкой. — Контрабандисты тут, и Ведьма — частая гостья. — Ким, под веселые крики толпы запрыгивает на один из столиков, начиная подпрыгивать в такт биту. — Уличные девки и другие приличные люди!

От родных отделяют стальные дороги,

Негласные принципы, разные Боги!

И вроде открыт чёткий мир и без бликов,

Но мир текстровертов, бонобо и фриков!

Нутро — негодяйка, снаружи — хорошая!

Три четверти демона, четверть святоши!

Повесилась крыса в сердечной глуши,

Предпоследняя стадия рака души!

По слухам, постель моя — теннисный корт

Любовь — это сакс, ну а секс — это спорт! — Кивок всем одноклассникам, собравшимся здесь на выступление Колчанского и сейчас во все глаза рассматривающим меня.

— И смысла не вижу во многом без лупы.

По взглядам на мир — инвалид второй группы!

Ни кола, ни двора, ни фига, ни шиша,

Только в теле здоровом больная душа!

Отношусь ко всему максимально нахально,

И знаешь что, папа, мне как-то нормально! — дерзкий выкрик прямо в глаза только что открывшему двери Пустоты отцу, и пошла моя любимая часть:

— Каждому — своё, в итоге,

Папа, я — негодяйка!

И пусть мои мечты убоги,

Папа, я — негодяйка!

Но если жить, то жить в кайф!

Папа, я — негодяйка!

But it’s my life, papa! It’s my life!

— Накрученная и несклоняемая,

Как бигуди! В шоколаде я, в шоке люди

Годами пытались понять меня. Но никак!

Я для них — тайна, как светофор для дальтоника,

А по сему выходит, что папа

Напрасно мне -надцать лет на мозги капал

Страшный, как Кабал. Тощий, как Индия.

В дереве генеалогии, как Минотавр в лабиринте,

Я палюсь! Да, но есть и плюс!

Это моя норма! Этого признать не побоюсь!

И бесспорно для меня Happy End —

Это либо жёсткое порно, либо Зомби Лэнд

It’s my life, Па! И вот в сборе банда

Музыкальная, как древний там-там!

В одном выходит был прав папа:

Как там говорится? Ах, да: в семье не без мутанта! — И, скорчив страшную рожу, показала язык всем, кто сейчас смотрел на меня: отцу, Игорю Павловичу, одноклассникам. Всем!

— Каждому – своё, в итоге!

Папа, я — негодяйка!

И пусть мои мечты убоги!

Папа, я — негодяйка!

Но если жить, то жить в кайф!

Папа, я — негодяйка!

But it’s my life, papa! It’s my life!

— Признай меня уже такой, какая я есть! — Выкрикнула я, расставляя руки в стороны и падая прямо в руки толпы.

Я смеялась и радовалась, пока люди несли меня сначала по залу, а просто рандомно катали на руках. И я веселилась и смеялась, не смотря на дикую головную боль, головокружение и тошноту.

Резко соскакивая с чужих рук, я не видела ничего перед собой — лишь смазанную картинку, пока неслась сквозь толпу к туалету.

А уже там, сблёвывая в раковину кровь и немного своего желудка, я все равно улыбалась. Стирая слезы и кровь с лица улыбалась, потому я уже знала, что делать дальше. Уже знала, что скажу отцу, что слышал мои слова и мое выступление. Что скажу проклятому Игорю Павловичу и его внучку. И что скажу учителю. Что скажу им всем.

Я уже всё для себя решила.

Теперь я знала, как жить дальше.

— Твои выходки бесцеремонны!

— Бла!

— Ты опозорила фамилию Громовых!

— Бла-бла!

— Ты отправляешься в закрытый пансионат до совершеннолетия!

— Бла-бла-бла!.. Стоп, что?

========== 22. “Финиш. Взлетаем” ==========

— Поздоровайтесь с Беатрисой, вашей новенькой одноклассницей! — радостная и светящаяся, как свеженачищеный чайник, директриса придерживает меня под локоть, чтоб я не вытворила что-нибудь эдакое. Но вторая-то рука у меня свободна.

— Можете не здороваться! — и стопка листков, что секунду назад лежала на столе математички, летит ей в лицо.

Интересно, сколько заплатил ей отец, что даже после того, как я унизила ее подобным образом перед целым классом, она всё равно улыбается мне. Улыбается, ломая скулы, совершенно не натянуто. Видно, там действительно была невъебенная сумма. Единственное, что останавливало меня от членовредительства — уголовный кодекс, который прижимал. Конкретно так. Была б моя воля — сожгла бы к хуям этот пансионат, но нельзя.

Перед отъездом мне тонко намекнули, что, если со школой вдруг случайно что-то случится, то меня вообще больше никогда не найдут. Слова были услышаны, батя прямым текстом послан нахуй, а я втащена в машину и увезена хуй знает куда.

Вся культура вышла из меня ровнехонько в тот момент, когда меня приложили головой об крышу машины, чтоб запихнуть сопротивляющуюся меня в салон.

Поэтому сейчас я стояла перед двадцатью девушками в идеально наглаженной форме, косами на длинных волосах и бантами, и я неосознанно тянусь рукой, чтобы пригладить топорщащийся пушок на затылке.

— Ну что, сучки, готовы прогибаться?

Судя по недобрым взглядам, они были готовы.

Злобная ухмылка расползалась по потрескавшимся губам, и я уже приготовилась творить чудеса, чтобы поскорее вылететь отсюда.

— Громова! — набатом разносится по стенам визгливый голос директорши, а я, весело улыбнувшись соседкам по комнате, спрыгнула со своего второго этажа, поправляя фланелевую юбчонку.

На огромной, только что отремонтированной стене, прямо напротив главного входа, красовалась красивая надпись, написанная по всем правилам каллиграфии: «Директриса — продажная шлюха, которая сосет за бабки. Громова Беатриса Игоревна». И подпись оставила, чтоб, не дай боже, не спутали меня с кем.

— Громова! — Ну кто ж знал, что именно сегодня приезжает стандартная проверка от государства? Я, конечно же! Иначе зачем всю ночь маркерами выводить и красить все это с фонариком с телефона.

Но меня, вопреки всему, не выгнали. И после второй такой шалости не выгнали. И после третьей. И после четвертой. И после шестой. И после десятой.

Идеи в конце-концов, кончились. Просто не было ничего, что я бы не использовала.

Ни одной пакости, ни одной шутки не осталось в моем арсенале. Я даже слив в душе ночью прокладками забила, а потом в шести душевых включила воду и затопила весь первый этаж. Я и девушек между собой стравливала. Хамила учителям. Ничего не делала, клала хуй на всё. Быдлила, как только могла. И ничего!

Мне уже теперь просто было интересно, где находится предел её терпения, ведь эта женщина выносила мои выходки целых четыре месяца.

Четыре месяца, за которые я успела растрепать нервы всем и себе в том числе. Потому что шёл август. Шёл август, в котором у меня день рождения.