И тишина. Нехорошая тишина. Злая, полная упрёков.

— Я что, плохо о тебе заботилась? — взъярилась бабушка, чей голос я узнала. — Плохо воспитывала? Ты, ублюдок, вместо того, чтобы следить за единственной дочерью, взял к себе какую-то блядь с улицы, а на Беатрису хуй положил! — первый раз слышу, чтобы бабуля так ругалась. — Так сложно было, да? Сложно было присмотреть за единственной дочерью? Да как ты Нике на том свете в глаза смотреть будешь? Что ты ей скажешь? «Извини, родная, угробил твою дочь!». Да что ж ты за дебил такой?

— Кхм, — перебил доктор, а я наконец смогла открыть глаза и сказать хоть что-то, но язык был прижат толстой трубкой, идущей куда-то внутрь меня. Неприятное ощущение. — В общем, опухоль мы вырезали вместе с желудком, она была не настолько огромная, но девочке придется пройти курс химиотерапии. Раз в неделю ей придется посещать больницу, дабы полностью избавиться от раковых клеток. По сути, эту девочку можно назвать счастливицей, ведь её язвы позволили на ранних стадиях распознать рак.

— Спасибо, — тихо говорит бабушка, и мою руку накрывает её ладонь. — Беатриса? Она очнулась!

И завертелось: мне посветили в глаза, задали пару вопросов, вынули из глотки трубку для интубации, прикололи капельницу.

Слишком много событий и проблем для маленькой меня. Ещё и рак. Очешуительно.

А когда будет что-то хорошее? Спокойная жизнь, хорошие оценки и прочая херня, которая бы хоть как-то упростила мою жизнь? Нет, такого, видимо, конкретно для меня не предусмотрели.

Через месяц и четыре химиотерапии, после которых у меня по-страшному полезли волосы и кожу покрыло ужасным раздражением, меня разрешили забрать домой. Лучше от этого не стало: в больнице меня окружали такие же люди, как и я — больные, со своими недостатками и достоинствами, но живые и простые. Они считали меня своей и помогали по мере сил: помогали вставить иглу в вену, если она выпадала, приносили тазик, если сильно тошнило. А здесь же мне надо заглядывать в каждый тёмный угол, чтобы не дай боже меня ещё и с лестницы не скинули на радостях.

Февраль — ужасный месяц, когда непроходимо сильные морозы, но тает снег. Везде сыро, грязно и холодно, но меня это не трогало: все дни и ночи я сидела в игровой, не выпуская из рук джойстик.

Накатила дикая апатия — из-за чёртовой химиотерапии пришлось обрить голову, дабы на макушке не зияла радостная проплешина. Избавляться от белых кос, заплетенных близняшками и что уже успели стать неотъемлемой частью меня было катастрофически сложно, так что я проревела всю ночь в подушку, прижимая обритые косы с колокольчиками к себе. На память сохранила, просто почему бы и нет?

Март порадовал лишь тем, что рак побеждён и химиотерапия больше не нужна, как и платок на моей голове — волосы отрасли на несколько сантиметров и теперь хотя бы прикрывали уши. Но самое лучшее было то, что мне разрешили вернуться в школу.

С горем пополам убедив бабушку, что со мной ничего не случится, нацепила на голову выбранный точно в тон моим настоящим волосам парик и, завязав искусственные волосы в высокий хвост, села в машину и уехала в школу.

В классе все знали о моём положении, и каждый хотя бы раз, но приходил проведать меня, принося разные вкусности, как это положено посетителям, но сами их и съедали с чаем в виду моей строжайшей диеты.

Отец вообще обходил меня по стеночке, стараясь лишний раз не смотреть мне в глаза. Уж не знаю, чувство вины им руководило, или бабушкина угроза, что она его на улицу выкинет, если с ее любимой внучкой что случится, но он просто игнорировал меня. Как и все в доме, кроме прислуги и, собственно, бабушки. Они прыгали вокруг меня, как вокруг умирающей — то поправляя подушечки, то принося чаек.

Белая борцовка на моей серой коже, которую никакими витаминами не удавалось привести к нормальному виду, смотрелась ярким пятном, что оттеняло всю меня. Осунувшаяся, худая, с серой кожей и впалыми щеками я была похожа на зомби, но никак не на одиннадцатиклассницу.

Попасть на первый урок мне было не суждено: тошнота и дикая слабость накрыла ещё в раздевалке, так что я поспешила побыстрее оказаться в туалете, дабы избавиться от этого чувства горечи в глотке. Но и этому не суждено было сбыться — меня на излете поймал Саня, затаскивая в пустующий по случаю методического дня кабинет биологии.

— Боже, Бята, я так по тебе скучал, — и он зарывается носом в мой парик.

Драматичным и романтичным момент был ровно настолько, насколько и комичным — чёртов парик от его манипуляций просто напросто сполз набок и чуть вперёд, от чего искусственные волосы полезли в глаза и нос, из-за чего нестерпимо захотелось чихнуть, что я и сделала. Тошнота ушла на второй план, а потом и вовсе прошла, оставляя после себя дикую слабость и горечь на корешке языка.

— Будь здорова. Э-э-э, Бят, у тебя волосы сползли, — недоуменно сказал он, бесцеремонно разворачивая меня к себе лицом и заглядывая в спрятанные волосами глаза.

— Да знаю, — быстро бросила я, раздраженно стягивая бесящий парик и являя учителю свой «раковый пушок» — именно так эту длину волос называли в нашей группе умирающих. — Это парик, и он ужасно неудобный: колется, чешется, и в нем голове ужасно жарко, — последнее буквально прохныкала в его подмышку, утыкаясь туда носом.

— Так не надевай его вообще, — как само собой разумеющееся произнес учитель, толкая меня в сторону дивана, куда упал, утащив меня за собой.

— Легко сказать! Как я в таком виде появлюсь перед своими? Они ж меня загрызут, особенно эта троица, прости, Господи.

— А ты сделай вид, будто так и надо! Будто все так и задумано и с гордо поднятой головой появись в классе. Я уверен, они и слова сказать не посмеют.

— Спасибо, — просто сказала я, крепче прижимаясь к нему.

— Ладно, Громова, — натянул он на себя маску строгого учителя. — Пошли, отведу тебя на математику, а то ты и так пропустила больше двух месяцев. Тупая, небось, теперь!

— Отвали, придурок, — улыбнулась я, вставая с его колен и подходя к шкафу, куда скинула мешающийся парик, и, подойдя к небольшому зеркалу, взъерошила короткие, чуть прикрывающие уши волосы, поднимая их дыбом.

С такой причёской я больше походила на мальчишку-сорванца, чем на девушку из высшей аристократии.

— Пошли?

— Пошли, — и двери кабинета закрылись за нашими спинами, а я почему-то чувствовала, что иду не просто на урок, а к своему будущему. К своему концу. К своему определенно хорошему концу.

========== 21. “Точки над Ё” ==========

Малоинформативно, но вкусно.

Осталось главы две-три

и бум прощаться

Только это, ребят, ИНФА СОТКА! НЕ БУДЕТ GAME OVERа

По крайней мере в ближайших числах.

Знаю-знаю, я обещала много сотен раз, что он будет сразу после Конвейера.

Но и вы меня поймите! Это две совершенно однотипные истории, и если я продолжу с сразу после Конвейера писать Конец, то, ребят, я крышей поеду. Серьезно! Она и так у меня подтекает немного из-за того, как по-эпичнее вывернуть Конвейер, а там сразу с места в карьер.

Поймите меня правильно и, бога ради, ПРОЧИТАЙТЕ ЭТО БЛЯДСКОЕ СООБЩЕНИЕ, ПОТОМУ ЧТО КАЖДОГО, КТО ПОСЛЕ КОНЦА КОНВЕЙЕРА НАЧНЕТ ВОПИТЬ, ЧТО Я ЕБАНАЯ ОБМАНЩИЦА И ГДЕ ВТОРАЯ ЧАСТЬ ПОИГРАЕМ Я БУДУ БЕЗЖАЛОСТНО СЛАТЬ НАХУЙ!!!!!!!!!!

БЕЗЖАЛОСТНО

и не обижайтесь потом на меня, потому что вот эта ситуация, когда люди из-за своей банальной тупости не читали мои «записухи», а потом спрашивали, будет ли прода, меня подзаебала

серьезно

И мне совершенно не стыдно, что я так говорю о этих людях, потому что моя совесть чиста, ибо я где только можно наоставляла эти сообщения, а в итоге Здрасте!

И вот если хотите послушать о следующей работе, то она будет фентезийная, про девушку, которая в своих снах перемещается в другой мир и творит там непотребное. Работа будет называться «Акира», и, не смотря на то, что есть всего одна глава, но работа уже любимая. И для этой работы уже очень много сделано моей дорогой подругой Элли, которая и видос заделала и облогу невъебенную, от которой я просто теку, как сука.