Шутить не вздумай, если вздумал, покури напоследок.

Тебя заждался на том Свете самый дальний твой предок.

Вот ему потом расскажешь, мол, ты с нами знаком.

Мол, было дело, пошутил, и, видно, поделом! — Когда начал читать Колчанский, даже директриса вскочила с места, приближаясь к сцене: конечно, ее любимчик устраивает такое шоу! Но когда начала читать я, все сели ровно там, где стояли.

Ведь, по сути, я соблазняла учителя прямо на сцене: я ходила кругами, касаясь его кончиками пальцев, а когда попадала по голой коже, он мелко подрагивал, сверля меня злыми глазами, на что получал лишь милую безвинную улыбку:

— Он дует в щель, когда тепло!

Он — семь причин на одного.

Он — знаменатель без корней!

Он — город ночью без огней!

Он сложный стимул простоты!

Он всунет там, где вынешь ты!

Он — плачь обугленных берёз!

Он — грязный мачо, дикий пёс!

— У кого прямые ноги и язык как помело?

У кого по копчик дрэды и подмышками тепло?

У кого большое сердце и красивые глаза?

По последним описаниям все узнаем мы тебя!

— Ленив, прожорлив, — заканчиваю я, обвивая одной ногой его бедро и прогибаясь в позвоночнике назад, и очень томным голосом тяну: - сексуален.

— Свиреп, вонюч и волосат! — точно так же с другой стороны пристраивается к нему Паша, и все хохочут, не обращая внимания на мою выходку.

— Ленив, прожорлив, сексуален. — пристраиваюсь спиной к его ногам, разводя колени в сторону, за что получаю еще один изничтожающий взгляд сверху, на что лишь облизываю губы. Я готова принять любое наказание. И он видит это в отражении мои глаз, из-за чего темнеют его собственные.

— Свиреп, вонюч и волосат!

— Пёс!

— Пёс!

— Дикий, дикий пёс! — И, прежде, чем кто-то успел что-то осознать, нас накрыло кулисами, а Паша утащил меня в гримерку.

— Боже, Громова! Это было бомбезно! — Восторгается он в пустой комнате, стягивая с себя безрукавку и надевая рубашку для выступления в роли Ученого.

— Угу, главное, чтобы это «бомбезно» потом под нами не рвануло! — Скептично пожала я плечами, стягивая этот стыд с себя, оставаясь в одном плотно обтягивающем грудь топе.

— Да ладно тебе, Бят. Вон, Анна Андреевна была в восторге.

— Да, Аньке безусловно все понравилось, но как бы нас потом Бык не порвал. Взгляд у него был… Многообещающий.

— Та ладн те, мелкая. Успокойся! Все неудобства я беру на себя! — Он широко улыбается мне, стоящей в одних розовых трусиках с барашками и топе, и тыкает себе в грудь большим пальцем. Но проблема в виде Быкова Александра Андреевича растворяться не хочет, поэтому мужчина вваливается в комнату пуская из ноздрей пар прямо как настоящий бык, но рычал он как Сатана:

— Вон!

— Эм-м, Трис, я это… Там мое выступление. Да, самое время! Давай, мать! Грудь колесом, пальцы веером!

— Вон! — И Колчанского буквально сдувает с места, а я бочком пробираюсь к парте и залезаю на нее, становясь гораздо выше учителя. Надеюсь, хоть это меня спасет от этого испепеляющего взгляда.

— Александр Андреевич. Саша. Саня? — попробовала я, пока он, аки атомный крейсер, сдвигая собой парты, направлялся ко мне, распространяя своей фигурой флюиды бешенства. — Тебе бы этого. Чаю с ромашкой? Ты ж пьешь чай с ромашкой?

— Прекрати мямлить и будь добра отвечать за свой поступки! — Рыкнул он мне чуть ниже живота и только потом поднял голову. И от взгляда на мою грудь его глаза потемнели еще сильнее, а этот самый взгляд я стала просто физически ощущать.

— Ну, я ж, по сути-то, ничего такого-то и не сделала, — беспечно подняла руки вверх я, крутя плечами в такт медленной мелодии, доносящейся из зала. И меня повело с этой мелодии. Повело настолько, что я тихо подпевала себе под нос, чем бесила учителя еще сильнее.

— Ты щеголяла голой грудью перед всей школой! Все, кому не лень, пялились на твою грудь! — Рычит он, хватаясь за мои бедра, оставляя на них красные пятна от своей хватки.

Остро. Горячо. Приятно.

— Ты тоже щеголял голой грудью перед всем залом. И каждая шмара, которой было не лень, пялилась на твою голую грудь. — Наклоняясь к нему, прямо в лицо выдохнула я, облизывая сладкую нижнюю губу.

— У тебя на лице шоколад, — шепчет он, боясь спугнуть этот момент комфорта: когда даже воздух вокруг нас сгущается, и звуки становятся приглушенными. Именно такая атмосфера была у меня дома, когда он внаглую заперся в мою игровую.

— Где? — так же шепотом спрашиваю я, садясь на колени и оказываясь с ним лицом к лицу.

— Вот здесь. — И он целует мои губы. Быстро. Порывисто. Забирая то, что по праву принадлежит только ему. Горячо. Сладко. Опасно! Если сейчас кому-то в голову взбредет завалиться в комнату, дабы поправить костюм, у него будут проблемы. — А знаешь, что бесит меня больше всего? — Обхватывая мою талию и прижимаясь носом к шее, рычит он.

— Что? — спрашиваю тихо, не в силах справиться с непонятной вибрацией во всем теле. Будто резко опустили в холодную воду. Но мне не холодно, и никакого чувства трезвого ума не появилось. Меня просто колотило в его руках. Колотило из-за его рук и поцелуя. Боже, что же мы творим?

— То, что ты показывала себя, свое тело этому мелкому уроду Колчанскому. Ты только моё! Поняла! Моё!

— Боже, — тихо засмеялась я, крепко обнимая его шею и наслаждаясь его запахом. — Мы с Пашей партнеры по танцу. Поверь, мы видели друг друга и в более провокационных позах. Но самое, на мой взгляд, ужасное, было тогда, когда ему пришлось в чужом городе, куда мы ездили на концерт, искать мне прокладки. Это была просто дичь дикая. — Подействовало: учитель мигом расслабил плечи и спину, но хватка на моей талии была такой же жесткой, и тихо засмеялся мне в шею.

— Бож, Громова, ты такой еще ребенок! — отстраняется он, улыбаясь мне той улыбкой, что я так люблю: не той, искусственной, что он улыбается всем вокруг, а той, что можно увидеть в очень редкие моменты, когда он чем-то увлечен или не следит за своей маской. Он улыбался мне тогда, валяясь по уши в снегу и утаскивая меня за собой. И так он улыбается мне сейчас, от чего у меня плывет сознание.

— А ты педофил, но я ж молчу, — улыбнулась в ответ я, но за свою шпильку получила не хилый шлепок по ягодице. И я уже хотела было возмутиться, когда услышала музыку, которой в концерте не должно было быть.

Я подорвалась с места быстрее, чем это вообще было возможно: перепрыгивая прямо через парты и мешки с одеждой, вылетела в проход, смотря, как на сцене сидит растерянная Люба на своем троне, а там, в зале, прямо перед зрителями, по разные стороны встали Женя с Олегом Новиковым, парнем из параллели, и Колчанский, который сейчас выглядел откровенно плохо.

— Что тут, блядь, происходит?! — шиплю я, подбираясь к Одинцовой, которая должна была помогать мне с концертом, но сейчас, как и все, растерянно оглядывалась по сторонам, а когда увидела меня, явно облегченно вздохнула, хватаясь за мою руку.

— Бят, сначала, ей богу, все шло хорошо, но потом, когда Паша уже должен был уйти под хлопки принцессы, выбежали эти двое обезьян, мать их ети! — И правда, Женя и Олег были лишь в бутафорной листве в стратегически важных местах.

— Человечество из класса приматов! А ты, дикарь, одно из ярых подтверждений фактов.

Несчастный глиномес, я в репе для тебя как Бог! Видать, с тобой не сработал естественный отбор! — Судя по вздувшейся вене на лбу директрисы, всем пиздец!

— Самый красивый? Да! Самый сексуальный! Живу под Богом, а тебе место в исповедальни!

Считаешь своих предков: «Обезьянами и Баста». Когда же ты поймешь: «Тарзан» это всего лишь сказка!

— Прискорбно, но я твоя миллион раз «пра-» бабушка! Не тварь дрожащая, надеюсь? Скажи-ка мне на ушко:

Кто тут из нас дичь с низким уровнем IQ? У меня в раю маникюр, педикюр, храмы под роспись ню!

— Я ухуярю их нахуй! — Тихо ору я, получая по шее от Руслана Григорьевича. — Быстро, блядь, нашли мне любую египетскую херню и приведите Алесю из параллели. Живо, блядь! Руки в ноги и пашем, как проклятые. У вас ровно четыре минуты на все! — Раздавала я команды под тихие смешки Руслана Григорьевича и Ивана Николаевича, которые тыкали на мои трусишки в барашках и неприлично громко ржали.