И ветром подтвердило от иных богов:

— Буде так!

— Буде!

— Буде так, Святобор!

Каждый из волхвов вдруг покачнулся, будто попал в неожиданный вихрь, и охотник, оцепенев от невиданного ранее, следил, как от всех двенадцати волхвов отлетает прозрачная волна и ныряет в по очереди в каждую из книг.

— А пока идите к своим семьям и родичам и учитесь жить по-людски! — повелел Святобор и махнул рукой, отсылая растерянных волхвов, которые, возможно, и не слышали бога, прислушиваясь к своим ощущениям потерявших силу.

Девочка вприпрыжку побежала за матерью, схватила её за руку. Охотник качнулся было к Агнии, но, вздохнув, остался на месте. Призрачные фигуры богов бледнели в пространстве холмов, и видно только было, что они не просто пропадают, но уходят. Однако Святобора охотник чувствовал за спиной крепко.

— Живко, говоришь? — усмехаясь, прогрохотал старый бог. — Богов ты чтишь, так вот тебе, Живко, тягость справная: чего не будет хватать краю твоему да семьям здешним — найдут все помощь в твоей силе. Не волховская она, но хватит, чтобы дождаться совершенных лет тех волхвов, что не сумели с человеческой жадностью совладать.

Охотник, держа в руках все рукописи, оглянулся по сторонам, поражённый: воздух ли стал прозрачней, запахи ли усилились, как перед дождём или грозой, но мир теперь он принимал, как будто сам его частью был…

… - Женя! — окликнули его из дальнего угла громадного дома.

Что это они там кричат, как будто подойти не могут?

Глаза открыты, но не видят ничего. Впрочем, нет… Он видит громадный зал, который по диагонали пересекает сияющая линия, уходящая между двумя картинами. Странная эта линия. Она похожа на живую, потому что Женя чувствует её зов. Ему хочется пойти по этой линии, и в то же время он уверен, что она опасна. Это путь, который ведёт к страху и отчаянию…

— Же-ня!

Нога болит. И крик зовущего бьёт по ушам. Женя поморщился. Трудно просто позвать? Без воплей? И по-настоящему открыл глаза.

Он сидел, прислонённый к стене, вытянув ноги. Штанина одной засучена… Опа… Не засучена — разрезана. Нога выше укуса «верёвки» перетянута жгутом. Справа на корточках сидит суперсерьёзный Змей с медицинской повязкой на морде, слева — на коленях, перепуганная Ирина. Перед Ярославом — салфетка с какими-то медицинскими штучками вроде ампул и несколько упаковок со шприцами. В руках девушки вата.

— Это что? — с выдыханием через слово (чему сам удивился) спросил Женя.

— Ничего, — пробормотал Змей. — Ты немного отключился, а потом, кажется, уснул. Антибиотики это, — спустя секунды снизошёл он до объяснения и велел: — Не дёргайся, я сейчас ещё один укол сделаю.

— А что за?..

— Я же сказал — кое-что, что не даст яду распространяться далее, потом антибиотики, ну, на всякий случай — и ещё противошоковое. Всё наугад, — пробурчал Ярослав и сорвал свою повязку. — А, плевать. Если и заразно, всё равно уже пообщались. Ну, терпишь? Терпи.

Женя хотел было сказать, что и так терпит: судя по ваткам, прилипшим к коже, Ярослав уже не первую инъекцию делает.

— Вы нашли?

— Нашли-нашли, — торопливо сказала Ирина. — И свечи нашли, и фотки. Это дом дедушки Демьяна. Его тоже Демьяном зовут.

— Ага, помню, — рассеянно сказал Женя, следя, как игла входит в кожу. Боли не чувствовал. Даже входа иглы. Даже самой ноги.

— Помнишь? — удивился Ярослав. — Откуда?

— Когда встретил Демьяна в театре, заинтересовался. — Женя помолчал немного, отдыхая: что-то не давало нормально говорить. — Потом спросил у отца. Он многих в городе знает. Отец и рассказал. — О том, что его отец — банкир, Женя предпочёл умолчать.

— Среди тех, кого ты рисовал, медведь был, — осевшим голосом проговорила Ирина. — Он что — с ума сошёл? Собственного деда? Жень, ты чувствуешь ногу?

— Помогите подняться, — попросил он. — Вы мне столько всего вкололи, что я, наверное, из-за этого ничего не чую. А Красимир где?

— Он нашёл кухню. Сейчас тебе вода будет. Хочешь пить-то?

— Хочу.

Он ожидал, что вставший Ярослав намеренно причинит ему боль, поставив на ноги. Но тот поднял спокойно и даже осторожно. Женя сначала всем весом навалился на здоровую ногу, а потом уже не спеша, прислушиваясь к ощущениям, встал на укушенную.

Пресловутые иголочки мгновенно и, по ощущениям, злорадно впились в стопу. Женя сквозь зубы втянул воздух.

— Больно? — сочувственно спросила Ирина.

— Не столько больно, сколько… злобно, — со смешком, криво выговорил Женя и потребовал: — Помогите вниз спуститься. Пора работать, а то сидим — ни фига не делаем.

— Красимир! — окликнула девушка появившегося парня, и тот поспешил к ним.

Женя вздохнул свободней, когда понял: опираться на руку девушки не придётся, так что Ирина не поймёт, как ему сейчас хреново. Геройствовать не хотелось, но не хотелось и дело срывать. Впрочем, пока его довели до лестницы, он почувствовал, что нога хоть и вспухла, но всё ещё подчиняется ему.

Но сел с огромным облегчением. Тот же столик, только теперь стульев больше, а рядом Красимир поставил бутылки с минералкой.

— Только я всё равно не понимаю, как мы будем… — неуверенно сказала Ирина.

— Просто, — ответил Женя, хотя смутно представлял себе, с чего вообще начать. Но девушке нужна уверенность, а значит, он будет врать… Хотя вранья мало.

Он выдул минералки с полбутылки, прежде чем рот начал повиноваться ему в большей степени, а лёгкие или бронхи перестали капризничать (он подозревал небольшой отёк после укуса), и он мог говорить в привычном режиме.

— Так, мне листы и карандаш — проверим наших старших, живы ли.

Ярослав открыл рот и закрыл. Женя заметил. Понял: Змей хотел привычно возразить, что слово «наших» сказано им излишне.

Листы уже лежали на столике. И карандаш. И фотография Нины Григорьевны. Женя вздохнул и взялся за кисть, снял браслет. Теперь он, кажется, открыт тем силам, что командуют им, когда он начинает автописьмо… Смутно припомнился сон, пока он лежал в отключке. Снова криво усмехнувшись, он попросил: «Святобору! Помоги своему охотнику поймать странную, неслыханную ранее дичь!»

Карандаш навис над белым чистым листом. Потом руку дёрнуло вниз. Глаза Жени словно омыли свежей водой, а на плече он почувствовал тяжесть — тёплую, словно кто-то положил свою крепкую длань, подбадривая.

Он смотрел и удивлялся. Рука работала будто автономно от него самого, но карандаш выписывал именно то, что хотел художник. Под грифелем появлялось лицо старой, но сильной женщины. Глаза закрыты, губы сжаты от напряжения, но женщина сопротивляется! Карандаш зачёркивал женщину узловатыми верёвками, но она не давала верёвкам шанса добраться до неё, держа их на небольшом, но расстоянии.

Плечо, слегка согнувшееся под тёплой тяжестью, освободилось от присутствия на нём чужой руки. И Женя повёл им, чтобы избавиться от давления, которое ощущал во время рисования.

— Живая, — откинувшись на спинку стула, констатировал Женя.

Ярослав и Красимир переглянулись — с облегчением.

— Наши тоже? — уточнил всё же Красимир.

— Другой лист, — велел Женя. Он всё понимал. И то, что времени мало, но и то, что ребята будут волноваться, а значит — будут неуверенными. А сейчас их уверенность на вес золота. Поэтому он снова склонился над столиком.

Он рисовал лежащего на боку волка, каким помнил его по своему же недавнему рисунку, а на листе возникал старик — худощавый, со скептично сощуренными глазами. Он рисовал змея с опавшими кольцами, а на листе возникала седоголовая женщина со слегка склонённой головой; она словно внимательно прислушивалась к собеседнику.

Чуть не стукаясь головами, Ярослав и Красимир нагнулись над столиком, а потом разом подняли головы посмотреть на Женю.

— А… когда ты их видел? — изумлённо спросил Красимир.

Змей не спросил, он забрал лист со своей бабушкой и пристально вглядывался в неё.

— Ребята, у вас тоже необычный дар. Почему вы отказываете мне в определённом видении? — не слишком эмоционально ответил Женя.