Несмотря на то что ночевал я чаще всего рядом со станцией и рекой, начал исследовать близлежащие улицы. Наверное, во мне проснулись врожденные склонности, но на разведку меня толкала еще и надежда на то, что за ближайшим углом я, возможно, найду что-нибудь поесть, какой-то источник пропитания, который не удалось обнаружить другим уличным мальчишкам, – доброго продавца или коробку с отходами с рынка. В таком большом городе, как этот, возможностей хоть отбавляй.

А еще такой город полон опасностей. Я помню, как во время одного из путешествий оказался в квартале обветшалых домишек и лачуг, сплетенных из бамбука и обитых ржавым рифленым железом. Вонь была просто ужасающей, как будто кто-то умер. Я заметил, что люди поглядывают на меня очень странно, как будто я не имел ни малейшего права здесь находиться, к тому же я наткнулся на группку мальчишек постарше, которые курили скрученные из листьев сигареты. Я почувствовал себя неуютно и остановился, когда они повернули ко мне головы.

Один из мальчиков, который крутил в руках сигарету, встал и, подойдя ко мне, что-то громко сказал. Его приятели засмеялись. Я ни слова не понял и продолжал стоять, не зная, что делать. Потом он подошел ближе и ударил меня по лицу, дважды, не переставая что-то говорить. От потрясения я расплакался, а он ударил меня еще раз, я упал на землю и продолжал плакать, а мальчишки смеялись.

Я понял, что может быть еще хуже и пора отсюда убираться, поэтому попытался взять себя в руки. Я встал и уверенно зашагал прочь, как нужно уходить от опасной собаки. Лицо горело. Возможно, если бы я показал, что не намерен стоять у них на пути, они бы оставили меня в покое. Но когда они пошли за мной, я бросился бежать. Сквозь стоящие в глазах слезы я заприметил узкую щель между двумя зданиями и понесся что есть духу к ней, и тут же почувствовал, как в руку мне угодил брошенный кем-то из мальчишек камень.

Я протиснулся в щель и оказался в примыкающем к зданиям дворе. Выхода я не видел, по ту сторону зданий раздавались крики мальчишек. Весь двор был усеян мусором, горы которого поднимались у дальней стены, – может быть, мне удастся, поднявшись по ним, выбраться отсюда. Пока я пробирался через двор, на входе, который я не заметил, появилась ватага мальчишек. Они начали рыться в ржавом контейнере, их главарь накричал на меня. Тут в мою сторону полетела бутылка и разбилась о стену за моей спиной. Следом за первой полетели еще несколько бутылок и стали разбиваться вокруг меня – рано или поздно кто-то достигнет цели и попадет в меня. Спотыкаясь и пригибаясь, я добежал до мусорной кучи, слава богу, она выдержала мой вес. Я взобрался наверх, подтянулся, вскарабкался на стену, побежал по ней, молясь о том, чтобы никто меня не преследовал. О стену продолжали разбиваться бутылки, со свистом проносясь у моих ног.

Возможно, для ватаги было достаточно того, что я сбежал. Они изгнали меня со своей территории и не стали преследовать, а я, балансируя на стене, пытался скрыться. Чуть дальше я обнаружил прислоненную к стене бамбуковую лестницу. Она спускалась в чей-то задний двор. Я спустился по лестнице, бросился в дом, выбежал на улицу через входную дверь мимо женщины с ребенком. Казалось, она вообще не заметила, что я пробежал мимо, а я помчался что есть мочи назад, к маячившему вдалеке мосту.

Даже на реке, равно как и во время поиска еды, я всегда искал безопасное место для отдыха. Часто, когда я возвращался туда, где уже ночевал до этого, место оказывалось занятым, поэтому я уходил восвояси. Бывало, что я находил место получше. Я постоянно чувствовал усталость от недосыпания и внутреннего напряжения. Однажды я брел в сумерках по берегу реки и поймал себя на том, что впервые направляюсь под громадину моста. Там, под мостом, я наткнулся на несколько сбитых вместе небольших деревянных настилов, на которых лежали подношения: монеты и кокосы рядом с картинками и маленькими скульптурами знакомой мне богини Дурги, воительницы главной богини Магадеви. Многорукая богиня восседала на тигре, сжимая в руках оружие, которым, как я знал из историй, она сразила демона. В свете мерцающих терракотовых ламп богиня казалась особенно свирепой. Но одновременно было и что-то успокаивающее в этом свете маленьких ламп в сгущающихся сумерках, поэтому я сел под мостом, глядя на гладь реки. Ужасно хотелось есть, и дары богине оказались слишком большим соблазном – я взял немного фруктов, потом кокос и съел все это. А еще я взял несколько монет.

Уходить оттуда не хотелось. Я чувствовал себя там в безопасности. Кроме своеобразного алтаря, несколько планок были установлены таким образом, что нависали над водой. Я проверил, насколько крепкие и надежные эти планки, и забрался на них. Похоже, я находился в каком-то священном месте, куда люди приходят помолиться своей богине. Сидя на крепких деревянных планках, слушая шум бегущей подо мной реки, я думал о своих родных, о том, как они поживают. Наверное, тоже думают сейчас обо мне?

Но, насколько я помню, чувство, охватившее меня, отличалось от того, что я чувствовал, когда только-только приехал, – ощущения притупились, стали не такими болезненными, но теперь они были намного глубже. Хотя я все время оставался в одном и том же месте, я изменился. Я все еще отчаянно хотел вернуться домой, но теперь это было не единственным моим желанием. Я больше думал о том, как выжить здесь, как прожить каждый новый день. Наверное, именно здесь, а не дома, куда пока не мог попасть, я научился выживать. Мой родной дом, который я потерял, казался все более далеким. Наверное, у меня появилось ощущение, что это и есть сейчас мой дом, по крайней мере пока.

Когда я утром проснулся, рядом со мной молились жуткого вида дервиши в желто-оранжевых хламидах. Вскоре к ним присоединились еще люди, одни были голыми по пояс, другие несли длинные расписные трости. Я молча ушел. Понял, что занял их место, украл их подношения и что, вероятно, они намеревались из планок, нависавших над водой, соорудить очередной алтарь для Дурги. Но они не причинили мне вреда, даже будить не стали, и в тот момент я чувствовал себя в их компании в безопасности, как будто мы вместе отправились в путешествие.

Бывали дни, когда заняться было нечем, и я возвращался на станцию и бродил между сплетающимися рельсами. Таких, как я, рыскающих в поисках чего-нибудь съестного или просто не знающих, чем себя занять, всегда было много. Наверное, они тоже потерялись и не знали, какая дорога приведет их домой. Изредка проезжал поезд, раздавался свисток, предупреждающий, что люди должны уйти с железнодорожных путей.

Однажды спокойным, но очень жарким днем я бродил по округе, пока не разомлел от жары. Я сел на рельсы и едва не уснул. Ко мне подошел какой-то мужчина в грязной белой рубахе и штанах и спросил, почему я гуляю в таком опасном месте. Я, запинаясь, ответил ему, а он не только понял меня, но и стал говорить медленно и четко, чтобы я смог понять. Он сказал, что многие дети здесь погибают под колесами поезда, а другим отрезает руки и ноги. Железнодорожные станции и вокзалы – опасные места, детям тут играть нельзя.

Я сказал ему, что потерялся, и, вдохновленный тем, что он оказался таким терпеливым, выслушал меня и разобрал, что я говорю, объяснил, что сам я из Гинестли. Но никто, похоже, не знает, где это, и теперь я остался один-одинешенек, без родных, без дома. Выслушав мой рассказ – впервые я смог хоть кому-нибудь толком поведать свою историю – мужчина сказал, что отведет меня к себе домой, даст поесть и попить, оставит переночевать. Я был несказанно рад. Наконец-то кто-то решил помочь мне, позаботиться обо мне. Не колеблясь, я пошел с ним.

Он оказался железнодорожным рабочим и жил в небольшой хижине неподалеку от путей, возле того места, где они все сходились перед огромным красным зданием вокзала. Хижина была сколочена из гофрированных стальных листов, внутри оббитых кусками толстого картона. Каркасом дома служила деревянная рама. Жил мужчина не один, а с другими железнодорожниками. Меня пригласили поужинать. Впервые с тех пор, как я потерялся, я сел за стол и ел приготовленную, еще теплую пищу – я до сих пор помню, что это были чечевичный дал и рис, который один из рабочих сварил на небольшом очаге в углу хижины. Похоже, рабочие были совсем не против моего присутствия, не роптали из-за того, что приходится делиться едой. Они были бедняками, но зарабатывали себе на жизнь, поэтому и жили совсем по другим законам, чем те, кто обитает на улице. У них была крыша над головой, достаточно денег на простую еду и еще работа, какой бы тяжелой она ни была. Они мало что могли мне предложить и тем не менее готовы были накормить и приютить меня, чужого ребенка. Создавалось впечатление, что я попал в совершенно иной мир, не похожий на тот, в котором жил прежде, и этот мир находился за листами гофрированного железа и сулил, по крайней мере, горстку чечевицы. Уже второй раз доброта незнакомого человека спасла мне жизнь.