Семён, молчавший все это время, похоже, даже немного обрадовался такому повороту событий, он был явно напуган предстоящим «допросом» и едва заметно побледнел. Слава, глядя на него, слегка улыбнулся лишь самыми уголками губ, а потом сказал:

     – И всё-таки это несправедливо. Я считаю – отвечать должны все.

     Но Алексиса не так-то просто было переубедить.

     – Сильфида и Флавиус, – сказал он, – Уходя, оставили взамен себя двух Главных. И коли один из них в бегах – отвечать придется второму. – он распахнул двери, пропуская Антона в чертог, но при этом загораживая своей могучей спиной вход для всех остальных.

     – Все в порядке, – Антон несколько виновато взглянул на остающихся снаружи друзей, и безропотно проследовал внутрь.

     – Кроме того, – Алексис повысил голос, видя, что Малиновская вновь хочет ему что-то возразить, – так хочет Совет, а его решение – закон.

     Мария вздохнула, и вяло махнула рукой – мол, что толку спорить. Остальным тоже пришлось смириться – в самом деле, не прорываться же туда силой.

     Прежде, чем Алексис захлопнул массивные створы, они ещё успели разглядеть напоследок своего друга, медленно идущего к центру зала по изжелта-бурому песку, которым был устлан пол, да серые стены с позолоченными чашами вдоль них, над которыми уже начали клубиться мириады серебристо-серых пылинок – фантомы почувствовали, что тот, кого они ожидали, явился, и начали обретать свою зримую форму.

     В галерее какое-то время ещё продолжало гулять гулкое эхо от затворившихся дверей – а потом наступила тишина. Потекли долгие, томительные минуты ожидания. Маша робко присела на краешек одного из фонтанов и окунула руку в ледяную струю – стало очень холодно, но ей сейчас было совершенно все равно; хотелось ощущать хотя бы что-нибудь, чтобы быть уверенной наверняка, что она все ещё не утратила способности чувства и рефлекса. Казалось, само время стало каким-то неприятным, тягучим, и никак не хотело заканчиваться это продолжительное ощущение того, как будто бы её окружал не воздух, а густое желе.

     Все её друзья разбрелись в разные стороны, гадая, что же именно сейчас происходит за закрытыми створами. Настасья поначалу какое-то время нелепо толклась у двери, но потом, видимо, поняла, что ничего расслышать ей все равно не удастся, и начала просто бродить по галерее, наворачивая круги вокруг фонтанов. На Машино предложение успокоиться и посидеть рядом с нею она ответила отказом:

     – Когда я двигаюсь, у меня создается хоть какое-то ощущение деятельности. Иначе я начинаю чувствовать себя беспомощной, – нервно сказала она.

     Слава и Семен отошли к окну и негромко о чем-то переговаривались, а Татьяна все никак не могла успокоиться по поводу того, что их не пустили внутрь, почему-то обвиняя при этом Бирюка. Сам Вова сидел с выражением покорности судьбе, ничего не отвечая, но слушая, или делая вид, что слушает.

     Ожидание начинало затягиваться, и стало казаться, что они сидят здесь уже целую вечность. С одной стороны, конечно, было понятно, что Антона там вряд ли пытают за чужие проступки, но ему наверняка приходится отвечать на целую кучу неудобных вопросов, на которые, на самом-то деле, ещё и неизвестно как нужно отвечать. И лучшим ли выходом в этой непростой ситуации было бы где-то соврать, а где-то – рассказать всю правду? Опять же, – если Антон слукавит – способны ли будут сами фантомы распознать его ложь? Ведь они видят все и всех буквально насквозь. Да уж, задача не из легких. Или вот ещё интересно: будет ли Авалон в целом подвергнут какому-нибудь наказанию за случившееся, или все бремя вины духи чертога целиком и полностью возложат на плечи Евгения? Тут определенно есть над чем подумать…

     Прошло немногим чуть более часа, прежде чем тишину галереи нарушил протяжный скрежет распахнувшихся настежь дверей – и появился Антон. Он выглядел очень уставшим и слегка рассерженным. С его возвращением царившая в воздухе сонливость мгновенно испарилась, и все тут же бросились к нему навстречу с расспросами.

     – Все на самом деле довольно скверно. – немного тише, чем обычно, произнёс Антон. – Они требуют, чтобы мы нашли Евгения и привели его на суд.

     – На какой ещё суд? – Настасья спросила это так быстро, что её слова прозвучали слегка невнятно.

     В этот момент следом из зала вышел Алексис и начал неторопливо закрывать плохо слушающиеся двери – снова раздались скрипы и стенания петлей, явно нуждавшихся в смазке.

     Антон тяжело вздохнул и сказал:

     – Я вас всех очень прошу – давайте где-нибудь сядем, и тогда я расскажу вам все по порядку. Не хочется обсуждать такие вещи вот так просто, стоя посреди коридора. А то я и так там слишком утомился.

     Друзья согласились, и они двинулись прочь от Маханаксара. Алексис, затворив створы чертога и снова заступив на свое дежурство, задумчиво глядел им вслед. По выражению его лица совершенно невозможно было понять, о чем он думает, как, впрочем, и всегда.

     Выйдя из галереи, Авалон, ведомый Антоном, начал подниматься все выше и выше по лестницам, пока они не пришли, в итоге, в ту же странную комнату каплевидной формы с тремя окнами, которая предшествовала Тронному залу, являясь как бы его архитектурной прелюдией. Именно здесь, в Тронном зале Нифльхейма, прошла их последняя встреча с Флавиусом и Сильфидой. Стражники-дварфы, как и прежде, охраняли вход, и, завидев их, с достоинством поклонились.

     – Никого не впускать, – строго сказал им Антон, и они лишь обозначили повторным легким кивком головы то, что всё поняли, при этом распахивая перед ними огромные позолоченные двери.

     – Ноэгин Фроуз,– тихо произнесла Малиновская, проходя внутрь следом за остальными. – Но для меня он навеки останется Залом Разлуки, потому что его стены помнят скорбь моего прощания и боль моих слез.

     Тусклая позолота чертога слабо мерцала вокруг, отражая дневной свет, проникающий сквозь узкие окна-бойницы; причудливо подсвечивала потемневшие от времени, инкрустированные повсюду рубины, чьё глубинное алое зарево едва уловимо перекликалось с прожилками красного граната на полу. Все это как-то навевало необъяснимую тоску: такая бывает в сердце, когда догорающее лето медленно и безвозвратно уходит в теплую, нежданно вспыхнувшую торжественную осень, и хотя она никогда не наступала в этих краях, душа полнилась печалью.

     – А чего это стула-то одного… нет… – Славик остановился в растерянности посреди зала, и его голос привлек внимание остальных.

     Никто из них сразу и не заметил эту вдруг наступившую перемену в интерьере: действительно, мраморных тронов, с таким изяществом выточенных из скальной породы, неожиданно осталось семь. Черный трон Евгения исчез, а остальные словно придвинулись друг к другу, чтобы заполнить собою образовавшуюся пустоту. Теперь оказалось, что два белых трона шли подряд – Антона и Настасьи, внося непривычный глазу диссонанс и нарушая идеальную симметрию зала.

     – Такова магия этой странной комнаты, – пояснил замершим от удивления друзьям Антон.

     – Откуда ты знаешь? – спросила Таня. – Я что-то не совсем поняла…

     – Тронов всегда ровно столько, сколько Бессмертных находится в Авалоне. Комната добавляет либо убирает их тогда, когда посчитает нужным. Никто не знает, по какому принципу это происходит. Я прочитал об этом здесь, в Библиотеке, – добавил Антон, как бы отвечая на вопросительный Танин взгляд.

     – И куда же они деваются? Просто исчезают? – Малиновская заглянула за спинку своего каменного престола, словно надеясь, что исчезнувший трон Евгения спрятался где-нибудь там. Потом она присела, и начала внимательно разглядывать пол, пытаясь отыскать некий скрытый от глаз механизм, который бы производил это действие.

     – Правильно ли я понимаю, что это значит, будто комната уже вычеркнула Женю из нашего братства? – тревожно спросила Настасья, поднося дрожащую руку к своему подбородку.

     – Возможно, он вычеркнул себя сам, – Антон сел на свое место, устало облокотившись на прохладную спинку трона. – Решения комнаты не являются необратимыми – в отличие от решений Совета. Я думаю, если он вернется, то его трон возникнет вновь. Вот только вряд ли он вернется…